— Ах, вот ты где, живое воплощение юности и невинности! Это какое-то колдовство, дорогая, ты совсем не постарела.
Фарфоровая статуэтка полетела на пол и разбилась на тысячу кусков, а Мелани зажала рот руками. Бог не оставил ее своей любовью! Она резво повернулась к раздвижным дверям на террасу, откуда раздавался этот неповторимый, любимый, не-за-бы-ва-е-мый голос!
— Люсьен!
Хвала небесам, она надела сегодня новое платье, ведь она Люсьену всегда нравилась в синем. Этот цвет прекрасно оттенял цвет ее глаз, говорил он, и всякий мужчина, способный почувствовать, готов продать свою душу ради возможности любоваться ими. Заметил ли он, с каким искусством портной отделал лиф — под ее руководством, разумеется, — пристроив рюшечку из тончайших кружев как раз посередине, так что она как бы ласкала ее нежные, полные груди?
И ее волосы! Она знала, что они блестят и заботливо уложены, ведь она просидела нынче не меньше часа перед зеркалом, пока служанка укладывала каждую прядь волос. Она почувствовала знакомый аромат мужских духов, тот же, что и в день их первой встречи, и с тех пор она всегда старалась окружить себя этим возбуждающим запахом, с нетерпением ожидая их воссоединения.
Мелани почувствовала, что у нее дрожат руки, что от счастья она не в силах двинуться с места. Слезинка сбежала вниз по ее щеке, и она простерла к нему руки. Каким он был красивым, каким элегантным, каким возмужалым. Ее взгляд пробежался по его прекрасно пошитым панталонам, задержался на выпуклости.
Она почувствовала, что возбуждение ее грозит перерасти в безумие.
Всегда ли он был так красив? Так темноволос? Так загорел? Столь безупречно сложен? Он стал старше теперь, ему двадцать шесть лет, он в полном расцвете мужской силы. Вместе они будут так восхитительно смотреться, что публика в Лондоне будет оглядываться на них и щуриться от их ослепительной красоты.
Она любила его так сильно, что у нее защемило сердце.
— Ох, Люсьен, мой дорогой, я уже почти потеряла надежду! — воскликнула она, рыдая, сбросив наконец с себя оцепенение и кинувшись к нему, не в силах ждать, пока он сделает первый шаг.
Мгновением позже она прильнула к его груди, поднялась на цыпочки и осыпала быстрыми поцелуями его щеки, шею, вцепившись в его плечи.
— Я знала, что ты вернешься к своей Мелани, я всегда это знала, — пыталась говорить она между поцелуями. — Мойна обещала, хотя и ругала меня за то, что я пришла к тебе слишком рано. Ты ведь простил меня за это, правда, дорогой? Я должна была подождать, но ты так был мне нужен! Я просто больна этим. Я должна была дать тебе время набраться сил, и тогда ты смог бы выслушать мои объяснения. Ты бы тогда все понял, и я не показалась бы тебе такой противной, когда ревела, будто какая-то биллинегейтская рыбачка.. Мне так было стыдно за себя! Но ведь это все уже кончилось, правда? Прошло и забыто. Я была терпеливой, я была хорошей, и вот ты вернулся, мой дорогой, мне в награду. Ты вернулся, и мы будем всегда вместе, как и хотели!
Кое-как до Мелани все же дошло, что Люсьен не сделал ни одного движения, не попытался обнять ее, ответить на ее поцелуи. В ее душу вполз страх и внезапная досада. Может ли случиться так, что он намерен продолжать упрямиться — после всего, что она ради него вытерпела?! Как неблагодарно с его стороны и как неприлично! Отступив от него на шаг, она заглянула в его полуприкрытые глаза, кокетливо склонив головку:
— Люсьен? Ты ведь простил свою Мелани, правда?
Он поднял руку к шарфу, и странный рубин на пальце ярко сверкнул, как живой, приковав к себе ее взгляд.
— Простить тебя, дорогая? Пожалуйста, если тебе не трудно, освежи мне память. За что ты хочешь получить прощенье?
Его тон. Разве он был раньше таким холодным, таким равнодушным? Мелани почувствовала, что у нее начинает дрожать нижняя губа, а досада перерастает в панику. Она протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, все ее существо трепетало от его присутствия, его запаха, от близости долгожданного наслаждения. Она снова заговорила:
— Но ты должен простить меня! Я сказала некоторые ужасные вещи, я сделала кое-что нехорошо, дорогой, в ту последнюю ночь, о чем я так сожалею, что ты даже представить себе не можешь. — Трепетавшие губки надулись. — Но ты тоже напугал меня, дорогой, а ведь я только и хотела, что любить тебя.
