На самом деле у нас было полно причин опасаться, что полиция обратит внимание на мой приезд и на то, чем мы тут занимаемся. Мы проработали в Сантьяго уже месяц, съемочные группы неоднократно показывались на публике, мы выходили на связь с самыми разными людьми, и многим стало известно, что съемки режиссирую именно я. Свыкшись со своим новым обликом, я часто забывал изображать уругвайский акцент и вообще терял бдительность.
Поначалу встречи происходили в автомобилях, на которых мы бесцельно колесили по городу, пересаживаясь через каждые четыре-пять кварталов, — однако, избегая одной опасности, мы при таком способе навлекали на себя массу других. Например, однажды вечером я вышел из автомобиля на углу Провиденсии и Лос-Леонес, где через пять минут меня должен был подобрать синий «Рено-12» с табличкой Общества защиты животных под ветровым стеклом. Он подъехал с такой точностью, минута в минуту, такой синий и блестящий, что я, даже не взглянув, есть ли табличка, забрался на заднее сиденье, где восседала обвешанная сверкающими украшениями дама зрелых лет, но еще не утратившая былой красоты, благоухающая чувственными духами, в норковой шубе стоимостью раза в два-три выше автомобиля. Типичная, хотя и редкая, представительница богатых районов Сантьяго. При виде меня она открыла рот от изумления, но я поспешил успокоить ее, произнеся пароль:
— Не подскажете, где сейчас можно купить зонт?
Облаченный в форму водитель прорычал, обернувшись:
— Вылезайте, или я вызываю полицию!
Я глянул на ветровое стекло и, не обнаружив там таблички, почувствовал, как сжимается все внутри.
— Простите, перепутал машину.
Но к хозяйке автомобиля уже вернулось присутствие духа. Придержав меня за плечо, она охладила ярость водителя певучим сопрано:
— «Париж» еще открыт, наверное?
Услышав, что, пожалуй, открыт, она велела водителю отвезти меня в универмаг, чтобы я купил себе зонтик. От ее красоты, сочетавшейся с остроумием и пылкостью, сразу улетучились все мысли о репрессиях, политике и искусстве, хотелось подольше побыть с ней наедине. Она высадила меня у входа в «Париж», извиняясь, что не сможет составить компанию в поисках зонта, поскольку уже полчаса назад должна была забрать своего супруга и поехать с ним на концерт всемирно известного пианиста, чье имя выпало у меня из памяти.
С этим риском мы сжились. От раза к разу пароли на тайных встречах становились все короче. Передружившись со всеми связными, мы, вместо того чтобы отправиться прямиком по указанному адресу, задерживались перекинуться парой фраз про политическую обстановку, новинки кино и литературы, общих знакомых, которых я мечтал увидеть, как бы меня ни отговаривали. Один раз, видимо, чтобы подчеркнуть невинность встречи, связной привел своего сынишку, и тот, захлебываясь от восторга спросил: «Это вы снимаете кино про Супермена?»
Так я постепенно начал осознавать, что в Чили вполне возможно жить нелегалом, как живут сотни высланных, тайком вернувшихся впоследствии, — причем живут обычной жизнью, не оглядываясь на каждом шагу. Если бы не обязательства перед страной, друзьями и самим собой, я, сменив профессию и социальную среду, готов был бы остаться в Сантьяго, вернув себе прежний облик.
