?
— Это отвратительный термин. Я не стану его использовать. Болезнь Крейтцфельдта — Якоба.
— Ой, не прячьтесь за словами, господи боже мой.
Было невозможно определить, как долго болезнь дремала у нее внутри.
— И это из-за того, что она ела мясо?
— Зараженную говядину, да, но мы понятия не имеем, когда именно. Скорее всего, много лет назад.
— Что теперь будет? — Макс поднялся и уперся руками в ее стол. — Простыми словами. Что Теперь Будет? Как и Когда? Мне нужно это знать.
— Да, — сказала Кэт, — нужно.
И рассказала ему.
Болезнь протекала очень быстро и очень страшно. Помимо депрессии и атаксии, появились и другие ментальные отклонения, с которыми Максу было гораздо тяжелее справляться — резкие перемены настроения, растущая агрессия, паранойя и подозрительность, панические атаки и долгие часы с трудом сдерживаемого страха. Лиззи постоянно падала, у нее появилось недержание мочи, ее периодически тошнило. Макс оставался с ней, ухаживал и следил за ней двадцать четыре часа в сутки. Ее мать дважды приезжала из Сомерсета, но не могла оставаться в лофте надолго из-за недавней операции на бедре. Мать Макса прилетела из Канады, оценила ситуацию и сразу же улетела обратно домой. Макс был сам по себе.
— Все в порядке, — говорил Макс. — Мне никто не нужен. Все в порядке.
Кэт вышла из квартиры, спустилась по непривычного вида кирпичным пролетам, которые все еще напоминали фабричную лестницу, и зашагала вниз по улице, где у нее наконец-то начал ловить телефон. Она решила позволить Максу побыть с Лиззи в тишине.
В хосписе Лаффертона под названием Имоджен Хауз была свободная койка, и Кэт обо всем договорилась. Улица была пуста. В самом конце она загадочно темнела, что намекало на присутствие поблизости воды, хотя канала отсюда видно не было.
Совсем близко прозвонили колокола собора.
— Господи, иногда ты очень усложняешь задачу, — сказала Кэт вслух. Но потом с жаром вознесла молитву — за мужчину в квартире наверху и за женщину, которую скоро увезут оттуда умирать.
Сигнал мобильного телефона потревожил благочинную тишину, царившую на церковном собрании в соборе.
Дин прервался.
— Если это важно, выйдите с ним на улицу и ответьте.
Преподобная Джейн Фитцрой покраснела до ушей. Она приехала в Лаффертон всего неделю назад, и это было ее первое полноценное собрание.
— Нет, это может подождать. Я прошу прощения.
Она нажала на кнопку выключения, и Дин продолжил неторопливо двигаться по повестке дня.
Прошло больше часа, прежде чем она смогла проверить пропущенные вызовы. Последней звонила ее мать, но, когда она набрала ее номер, сработал автоответчик.
— Мама, извини, я была на церковном собрании. Надеюсь, все нормально. Перезвони, как получишь сообщение.
Следующие несколько часов она провела в Имоджен Хауз, где теперь служила капелланом, также являясь главным специалистом по связям с церковью в Бевхэмской центральной больнице. Это работа одновременно позволила ей и окунуться в местное сообщество, и вернуться к своим корням в церкви, где она могла полноценно принимать участие в богослужениях и таинствах.
На данном этапе самой важной частью ее работы было знакомство с разными людьми, которые в свою очередь могли бы приветить ее, чему-то научить и дать совет. Это был насыщенный день, конец которого она провела, сидя рядом с мужчиной под сто, намеренным, как он говорил, «пойти за телеграммой». Он выглядел как птичка, даже скорее как неоперившийся птенец — весь целиком из кожи и хрупких косточек, совсем маленький на широкой белой постели — и кожа у него была цвета сальной свечи, но глаза оставались ясными.
— Я дойду дотуда, юная преподобная, — сказал Уидфред Армер, сжимая руку Джейн. — Я задую все свечки, вот увидите.
Джейн сомневалась, что он проживет даже сутки. Он хотел, чтобы она оставалась с ним и слушала, как он, похрипывая, рассказывает одну историю за другой: о своем детстве, о том, как он рыбачил в канале в Лаффертоне и плавал в реке.
Когда она вышла из хосписа, она снова включила мобильный телефон. Он запищал и показал сообщение. «Джейн? — Голос Магды Фитцрой казался странным и каким-то далеким. — Ты там? Джейн?»
