— А почему вы по ночам нападаете? — спросил Ваня.
— А зачем днём нападать? Днём не так кушать хочется! — последовал ответ.
— А ночью кушать хочется? — кивнул я.
— Конечно, хочется! Всем ночью кушать хочется! — покрутила головой дологниска. — А вам что, не хочется? Как же вы выживаете ночью?
— А почему вам ночью кушать хочется? — уточнил я.
— Потому что ночь! — удивилась дологниска.
Нет, конечно, у людей тоже бывает «ночной дожор»… Но вот, честное слово, не до такой же степени, чтобы жрать домашних питомцев даже без предварительной подготовки…
— А ночи у вас длинные? — спросил Борборыч.
— Длинные… холодные! — согласилась дологниска. — Не то что день! День тёплый.
Мы с Борборычем переглянулись.
— А своих жрёте? — уточнил я. — Ну, других… людей?
— Ну а как же выживать-то? — удивилась инопланетянка.
— Это поэтому вы так по нашему поселению распределились? — уточнил я.
Мой вопрос дологниска слушала значительно дольше, чем я произносил. Подозреваю, что проблема была в слове «поселение». При таких пристрастиях в диете, видимо, поселения — это совершенно непередаваемое понятие.
— Что думаешь? — спросил я рейд-лидера, воспользовавшись свободной минутой. — Сравним выводы?
— Давай! — кивнул тот. — Мне кажется, у них на планете очень холодные ночи, что заставляет всех усиленно искать жратву. Вроде как компенсационный механизм. Поэтому днём они мирно сосуществуют, а ночью — начинают жрать друг друга.
— А хомяки? — спросил я.
— А они просто коллективные, — ответил Борборыч. — Тоже стратегия, но, видимо, не слишком в их условиях успешная.
— Кто вместе держится — тот вымирает уже! — вставила пленница. — Только сильные, отмеченные богами, выживут.
— Да чтоб вы все сожрали друг друга!.. — буркнул Ваня.
— Ладно, пока всё, — кивнул я. — Давайте её свяжем. Пусть полежит.
— Не надо «свяжем»! Я добрая! — заявила дологниска.
— Когда злой станешь, тогда связывать будет бесполезно, — усмехнулся я.
— Мне больно! — пожаловалась тварь.
— Придётся потерпеть! — ответил я и принялся вязать пленницу. — Послушай-ка… Вы же игроки, да?
— Игроки.
До меня её ответ тоже доходил долго. Сначала пришлось насладиться долгим стрекотанием, и только потом в голове появилось само слово. Судя по всему, наши с этими тварями культуры находились так далеко друг от друга, что даже удивительный системный язык не сразу справлялся. Вот и что это за язык мы используем, интересно?
Я выглядел спокойным, думал спокойно, двигался спокойно — а в голове царила звенящая пустота. Как из человека при неудачном падении выбивает воздух, так и из меня попросту вышибло мысли. Я пытался, но никак не мог осознать размеры того, что сейчас узнал. Это дологниссцам хорошо: есть игроки, которые не едят их — значит, будут едой. А я существо чуть менее приземлённое — и если увидел четырёх дологнисских игроков, то сразу рисую в воображении целый остров таких тварей, а то и не один. Ведь островов с землянами тоже несколько…
Картинка получалась жутковатая, но если включить логику, то каких тварей мы видели на нашем мега-острове? Видели мы вышронских, прионских, дологнисских… Ещё каких-то, но я сходу так и не смог вспомнить название. И что получается, где-то есть и вышронцы? И прионцы? И эти, которых я вспомнить не могу?
Удручающая картина-то…
И опять всё меняет.
В невесёлых мыслях я добрался до западного склона верхнего Мыса и посмотрел на значительно приблизившиеся плоты островитян. Пора было будить руководство, но вот сейчас мне было откровенно лень снова тащить их на встречу — затащил уже вчера на свою голову…
Однако Саша, Котов, Кирилл и Дядя Фёдор всё-таки нашли в себе силы подняться к обеду и выйти навстречу послам. Воспользовавшись моментом, когда рядом не было любопытных ушей, я кратко пересказал им результаты общения с дологнисками. По вытянувшимся лицам и широко раскрытым глазам стало понятно — далеко и глубоко идущие выводы они сделали.
В общем, когда Казяк с профессионально приветливой улыбкой подошёл к нашей компании, встречали его исключительно хмурые и сосредоточенные лица. Улыбка медленно сошла у него с лица, и представитель островитян в растерянности посмотрел на меня — видимо, как на единственного невозмутимого человека.
