Пейдж снова отправилась на Четвертую улицу. В обшарпанном подъезде она нажала на кнопку звонка, рядом с которым было написано «Мэри Смит». Когда ответа не последовало, она позвонила снова.
Внешняя дверь открылась, и она очутилась в плохо освещенном холле, в котором стоял запах табака и жареной рыбы.
На верху лестницы послышался женский голос:
– Чего вы хотите?
– Мне бы хотелось вас увидеть, – крикнула Пейдж.
– Я не собираюсь ничего покупать.
Пейдж засмеялась.
– А я ничего не продаю, – отозвалась она, чувствуя неловкость от того, что все в доме слышат их беседу.
– Ладно… – с сомнением протянула девушка. – Если ваше дело стоит того, чтобы подняться на третий этаж, я вас жду.
Пейдж стала подниматься по лестнице. Ступеньки оказались очень крутыми, и, дойдя до третьего этажа, Пейдж выбилась из сил. Одна из дверей была открыта, и около нее стояла девушка, выжидательно глядя на Пейдж. Пейдж сразу же узнала в ней хиппи с Вашингтон Сквер. Она не могла поверить, что это и есть Марта Уинтли, любимая дочь тети Джейн, которая выросла в благородной семье и была окружена заботой и комфортом.
– Ну? – потребовала девушка с оттенком враждебности в голосе. Вблизи она показалась Пейдж слишком худенькой, даже истощенной. Но сегодня она вся словно светилась изнутри, как будто была переполнена счастьем.
– Вы Марта Уинтли, верно?
Девушка ахнула. Потом она с трудом выговорила:
– Вы ошиблись. Меня зовут Мэри Смит.
Она шагнула назад в комнату. Но Пейдж не дала ей закрыть дверь.
– Прошу вас, Марта! Не прячьтесь.
– Кто вас сюда послал? – подозрительно спросила девушка.
– Никто. Это была моя собственная идея.
– Не самая гениальная идея. Может, вы и хотите поговорить со мной, но я не хочу.
Пейдж сделала шаг вперед, и девушка отступила дальше в комнату. Пейдж последовала за ней и закрыла дверь.
Комната оказалась еще меньше той, где она ютилась в Сан-Франциско. Помимо этого, она была темная и грязная, и шум с улицы проникал сквозь тонкие стены, которые сотрясались от рева грузовиков. Крики детей слышались так громко, словно они были внутри квартиры.
– И что, – наконец, сказала девушка, пытаясь быть резкой, но вместо этого вызывая к себе жалость, – вы удовлетворили свое любопытство? – Она цинично засмеялась. – Неужели вам не нравится, как я живу?
– А вам это нравится? Это место гораздо хуже, чем комнаты, которые вам приготовила ваша мать, не так ли? – мягко сказала Пейдж.
– А вы откуда знаете? Значит, мать выследила меня. Это так на нее похоже.
– Это похоже на то, что сделала бы любая мать, если бы ее восемнадцатилетняя дочь вдруг бесследно исчезла. Естественно, она была в панике. Вы, как и я, можете себе представить, какие ужасные мысли приходили ей в голову, мысли о том, что вас убили, похитили и что-нибудь еще ужасное. Все эти звонки в полицию, в больницы и в морги… Это, должно быть, было гораздо хуже той боли, которую она испытала, рожая вас, Марта. Тогда она приветствовала эту боль, потому что хотела вас. А теперь она думает, что сама виновата, потому что оказалась плохой матерью.
На лице девушки застыло удивление. Пейдж подумала, что у Марты не хватает воображения. Поглощенная собой и своими чувствами, она, вероятно, никогда не представляла себе, что реакция матери на ее исчезновение могла быть совсем иной, чем безразличная фраза: «Так ей и надо».
Марта попыталась засмеяться.
– Вы все драматизируете.
– Мне просто так жаль вашу мать, что я решила попробовать ей помочь.
– Если вы думаете, что я хочу, чтобы мной снова командовали, говорили, что делать, как одеваться, и вся эта чепуха…
– Она ничего от вас не ждет. Я вам это точно говорю, Марта. Я не думаю, что она еще когда-нибудь посмеет вам что-нибудь предложить. Все, чего она хочет – это чтобы вы были счастливы и жили в безопасности. Если бы вы смогли к ней вернуться, она была бы на седьмом небе. Но она думает не о себе, Марта. Она думает только о вас.
– В таком случае, она сильно изменилась, – строптиво заметила девушка. Ее что-то настораживало в гостье, хотя она не хотела себе признаться, что чувствует резкий контраст между ухоженной и привлекательной Пейдж и своей неряшливой внешностью.
