Перед входом в киноателье Веру посетило неясное тревожное чувство. «Чепуха! — подумала она. — Это все зима и сумерки!» Храбро толкнув тяжелую дверь, жена адвоката вошла в вестибюль и приветливо улыбнулась гардеробщику, но тот сегодня не спешил улыбаться в ответ. «Что-то не так», — подумала Вера, но вопросов задавать не стала, рассудив, что если произошло нечто важное, то гардеробщик сам скажет. Так и вышло.
— У нас новая беда, — вздохнул гардеробщик, принимая Верино пальто. — Владислава Казимировича убили. Насмерть.
— Как убили?! — ахнула Вера, роняя предназначавшийся гардеробщику двугривенный. — Где?! Зачем?! Вы это о Стахевиче?!
— О нем, о ком же еще? — ответил гардеробщик, нагибаясь за упавшей монетой. — Других Владиславов Казимировичей у нас нет. А убили их дома, понятно зачем — ограбить собрались. Времена нынче настали такие, что за рубль убьют, не задумаются. Натуральный конец света! Ничего святого…
Вера понадеялась на то, что сможет узнать в большом павильоне подробности, но подробностей никто не знал. Знали лишь то, что за Сиверским приехали из полиции и забрали его для опознания тела Стахевича, сказав при этом, что тот был убит. Недостаток информации давал широкую почву для домыслов. Одни утверждали, что Стахевич застрелился от несчастной любви, и даже намекали на то, что знают, кто был тому виной, но имен не называли. Другие были уверены (не предполагали, а именно были уверены!), что Стахевич, не доверяя банкам, хранил дома большие суммы денег и убили его с целью ограбления. Нашлись и такие, кто объявил Стахевича сумасшедшим. Но всех превзошел актер Рутковский.
— Это нити всемирного масонского заговора, — авторитетно говорил он и многозначительно добавлял: — Владислав Казимирович был не так-то прост…
Вера рискнула спросить у Рутковского, что конкретно он имеет в виду. Рутковский округлил глаза, поиграл бровями, надул щеки и сказал:
— Сожалею, сударыня, но далеко не обо всем можно говорить вслух.
Пустой, без признаков мысли взгляд Рутковского говорил о том, что он ничего толком не знает. Как, впрочем, и все остальные. Но разве когда-то отсутствие информации служило помехой желанию посплетничать?
Немысскому пришлось звонить из дома, потому что к тому времени букинистический магазин его дядюшки уже был закрыт.
— Я оставила открытым крайнее слева окно в нижнем этаже, если смотреть со двора, — сказала Вера, стараясь говорить как можно тише, потому что Владимир был дома. — Но учтите, что кроме сторожа есть еще и дворник. Он живет в будке, которая стоит в глубине двора.
— Спасибо. Знаю, — коротко отвечал Немысский.
— Вы уже знаете про Стахевича? — спросила Вера.
— Нет. А что с ним?
— Говорят, что его… — договорить не успела, потому что в прихожую, где висел на стене телефон, вышел Владимир.
— Говорят, что он отбыл следом за Корниеловским в Киев, — сказала она, маскируясь. — Все, Наденька, прощаюсь. Поцелуй маму и Сонечку.
— Непременно, — пообещала «Наденька» и отключилась.
— Что за Корниеловский? — поинтересовался Владимир. — Не Кондратий ли Савельевич, помощник начальника телеграфного управления?
— Нет, это совсем другой Корниеловский, — ответила Вера, — бывший папин сослуживец, преподаватель географии.
Лгать, как мужу, так и другим людям, с каждым днем становилось все проще. Порой даже задумываться не приходилось, как именно солгать, все получалось само собой. Сложность была лишь в том, что приходилось кое-что запоминать, чтобы в будущем не попасть в неловкое положение. Вот и сейчас Вера запомнила на всякий случай, что вместе с ее покойным отцом в гимназии служил преподаватель географии Корниеловский, который недавно переехал из Москвы в Киев.
