Неподалеку от стоянки охотники встретили несколько одичавших коз. Однако не тронули их. По привычке они избегали убивать любое животное, которое появилось в их стране вместе с белыми пришельцами: козу, осла, верблюда, буйвола, корову, овцу. Они помнили, как еще совсем недавно белые фермеры устраивали облавы и истребляли целые племена из-за одной убитой овцы. Обе стороны не могли понять друг друга. Для белого скотовода это означало грабеж, посягательство на священную частную собственность. Для черного охотника всякое существо в его охотничьем районе было законной добычей. Верх взяло право более сильного. Черные научились не трогать скот белых, но так и не поняли, почему. И так как им не удалось вникнуть в премудрость закона собственности, они так и не научились отличать козу с фермы от одичавшей бесхозной козы. И ради того, чтобы жить в мире, они ограничивались дичью, на которую охотились их прадеды: кенгуру, эму, вомбатой, опоссумами, змеями, ящерицами и птицами. Скот белых людей стал для них табу.
В это время, пригнувшись к земле, женщины шли цепью по полю. В селении остался только Джубунджава, который поддерживал огонь, и одна больная старуха, которая, даже если сегодня-завтра не умрет, должна будет остаться здесь, когда племя двинется дальше. Такова участь каждого, кто доживает до старости.
И никто, абсолютно никто не взглянул на лежащего за пределами стана Гурмалулу. Даже Руби. С исцарапанным в кровь лицом, посыпав голову пеплом, как настоящая вдова, с невидящим взором она прошла мимо него. Не взглянули на него и его дети. Джубунджава запретил им это, чтобы не пробуждать в осужденном желание жить, не продлевать его муки в борьбе со смертью.
Гурмалулу продолжал лежать на том же месте. Эти несколько дней он не ел, не пил и сейчас, истощенный и похудевший, походил на скелет. Неподвижный скелет. Даже зрачки его глаз под опущенными веками не двигались. Безучастно он ждал смеха кукабурры, чтобы оборвать последнюю нить с жизнью. А бессмертный мальчик Табала молчал. Издевается он, что ли, над ним? Или же вина его была столь велика, что ему надо было выдержать до конца и эту муку?
Гурмалулу должен был умереть. На его могилу положат лангуро, как втыкают колышки над могилами женщин. Чтобы эти вещи были у них под рукой, когда они снова вернутся на землю. В изголовье положат уголек, чтобы он смог разжечь огонь, если ему будет холодно. И дух его будет скитаться, как белый человек, до тех пор,пока не поселится в красивом камне, напоминающем формой человеческую голову. Все меняется. Когда-то, в далекие времена, животные были людьми, а люди могли превращаться в животных и ходить по небу. Луна была мужчиной, а солнце — женщиной. Во что же превратится Гурмалулу? Во что угодно — в камень, в животное, только не в чернокожего!
Вот и Руби! И она уже не замечала его. Может быть, он уже умер? И уже стал духом, который сейчас отдыхает, прежде чем тронуться в путь? Поэтому его и не замечают? Гурмалулу приоткрыл глаза. Нет. Он еще не был мертвецом. Кожа его все еще была черной. А духи — белые. Он узнает, что умер, когда побелеет.
Руби! Давно ли было это? Прежде чем взять ее в жены, он ударил ее своим копьем по голове. Однажды на вчерашнем следе своей ноги он увидел ее след. А когда женщина наступает на след мужчины, это значит, что он ей нравится. И она ему нравилась. И тогда он наступил на ее след. Она должна была понимать сейчас его чувства.
Все смешалось у него в сознании. Воспоминания метались в голове, словно летучие мыши. Они возникали незаметно и так же незаметно исчезали. Вот праздник «коробори»! Гурмалулу танцует. Танцует неистово, до головокружения. Никто не может танцевать так, как он. Но и это было раньше, до виски... Или вот — отряд мстителей идет по степи. Чужое племя выкрало у них девушку. Они должны настигнуть похитителей и наказать их. Во главе отряда — Гурмалулу. Вот они догоняют врагов. Воины выстраиваются друг против друга. Враги мечут копья, а Гурмалулу ловко их ловит и переламывает. И в то же время шутит... Неприятель бежит. Один из врагов убит. Гурмалулу отрезает палец его правой руки, чтобы душа его не могла метать копья, не могла мстить... Но и это было давно, намного раньше, чем он приложился к первой бутылке... Сейчас ему не хочется ни любить, ни петь, ни танцевать. Не хочется ему даже виски пить. Ему хочется только умереть.
