Мама откашлялась.
— Кико, — сказала она, — слышишь глупые речи — затыкай уши.
Папа наклонился вперед. Ноздри его подрагивали, точно птичья гузка, однако смотрел он не на Маму, а на мальчика.
— Когда ты надумаешь жениться, Кико, самое главное, выбирай такую жену, которая не воображала бы, будто умеет мыслить.
— Есть на свете люди, — сказала Мама, и сигарета двигалась вместе с ее губами, как будто приросла к ним, — люди, поглощенные лишь собою, они считают, что только их собственные мысли и чувства заслуживают уважения. Беги от них, Кико, как от чумы.
Кико согласно кивал головой, переводя взгляд с одного собеседника на другого. Папа взорвался:
— Женщине место на кухне, Кико!
Окутанная облаком дыма, Мама слегка приподняла голову и сказала:
— Никогда не думай, что правота — исключительно твое достояние, Кико.
Папа уже не владел собой:
— Лучшую из женщин, полагающих, будто они умеют думать, следовало бы повесить, слышишь, Кико?
Руки Мамы теперь дрожали, как папины ноздри. Она сказала:
— Кико, сынок, городские улицы — не для животных.
Кико поднял округлившиеся глаза на Папу, который вставал на ноги. Увидев, что Папа берет из шкафа пальто и шляпу, мальчик подбежал к нему. Папа уже открывал дверь. Он наклонился к Кико. Лицо его исказилось.
—Кико, — сказал он, — пойди и скажи твоей матери, чтобы она шла на хрен. Окажи мне эту любезность, сынок.
Дверь хлопнула, как пушечный выстрел. Обернувшись, Кико увидел, что Мама плачет; наклонясь вперед, она содрогалась в рыданиях. Мальчик подошел к ней, Мама крепко обняла его и прижала к себе, и Кико почувствовал на щеке теплую влагу, такую же, какая текла по ногам всякий раз, когда ему случалось описаться. Мама повторяла: «Ах, дети, дети» — и прижимала его к груди. Кико машинально поглаживал ее и, заметив, что Мама немного успокоилась, спросил:
— Мама, ты идешь на хрен?
Мама звучно высморкалась в тоненький розовый платочек и сказала:
— Так нельзя говорить, сынок. Это грех.
Она встала с кресла и перед зеркалом, висевшим в прихожей, напудрила щеки, подправила глаза и губы. Кико зачарованно следил за ее движениями; потом Мама пошла на кухню, и Витора, которая мыла посуду в раковине, сказала ей с внезапной решительностью:
— В общем, сеньора, если вы не против, я спущусь или пусть он поднимется. Надо же нам проститься.
Транзистор расстроено исполнял музыку прошлых и последних лет. Мама, соглашаясь, чуть повысила голос:
— Хорошо, хорошо. Может, лучше ему подняться? У нас такая запарка. Эта Севе просто не знаю что себе думает.
Сквозь стеклянную дверь и сетку грузового лифта Кико увидел Лорен.
— Лорен! — закричал он. — Лорен! Правда, что черти унесли Маврика в ад?
Лорен всплеснула руками.
— Господи, чего только не придумает этот ребенок! — громко отозвалась она. — По-твоему, бедный Маврик был таким плохим?
Кико прокричал:
— А Хуан видел!
— Да неужто? Вот я покажу этому Хуану! Маврик отправился на небо, потому что он был хорошим котом и ловил мышей, понял?
— Та-та-та, — прострекотал Хуан за его спиной.
Кико обернулся улыбаясь:
— Стреляешь в мышей, Хуан?
— Нет, в индейцев. Покорение Дальнего Запада! — ответил Хуан.
Кико побежал по коридору впереди брата, то и дело поворачиваясь и говоря «та-та-та», а Хуан преследовал его и тоже стрелял «та-та-та», но, вбежав в комнату, Кико встал как вкопанный, боязливо поглядывая на лампу с широкими крыльями.
— Что случилось? — спросил брат.
— Это ангел-хранитель, правда, Хуан?
— Нет, это черт, который…
— Нет! — завопил Кико. — Это не черт!
— Ну конечно же, дурачок, разве ты не видишь, что это ангел?
Кико улыбнулся, прикусив нижнюю губу:
— Ага.
Вдруг он заметил, как оттопыривается у него карман, сунул туда руку и высыпал на пол наклейки от кока-колы и воды «Кас» и черную пуговицу. Подобрав пуговицу двумя пальчиками, он сказал брату:
— Смотри, Хуан, что у меня есть.
— Подумаешь, пуговица.
— Это не пуговица. Это пластинка.
— Ну конечно пластинка.
— Да, да, пластинка.
Хуан подошел к книжному шкафу и толкнул рукой раздвижную дверцу. Он пошарил среди хлама, и вдруг его глубокие черные глаза засветились: рука наткнулась на пробковое ружье без курка и предохранителя. Хуан приложил его к плечу, прицелился, зажмурив один глаз, и сделал «та-та-та», поводя ружьем по сторонам. Кико подошел сзади. Он положил пуговицу в карман; брови его вопросительно вздернулись.
