Кико проглотил, вытягивая шею, как индюк. Потом спросил, глядя на Пабло:
— А папа с мамой тоже дерутся?
Мерче и Маркос засмеялись. Наступила пауза. Кико обвел взглядом склонившиеся над тарелками бесстрастные лица и вдруг воскликнул, лучезарно улыбаясь:
— Дерьмо!
Мама пресекла смешки детей.
— Это нельзя говорить, понятно? — сердито сказала она.
Упиваясь сдавленным фырканьем Маркоса и Мерче, Кико улыбнулся, прикусив нижнюю губку, и повторил еще громче, вызывающе и дерзко:
— Дерьмо!!!
Мама подняла руку, но не ударила мальчика, увидев, как он втянул голову в плечи.
— Ты что, не слышал? Замолчи или получишь затрещину!
Витора, обнося всех по очереди блюдом с бифштексами, кидала на него пылкие сочувственные взгляды. Пока Мама резала его бифштекс на мелкие кусочки, Кико достал из кармана штанишек тюбик от зубной пасты и быстро открутил крышечку. Лицо его расплылось в довольной улыбке.
— Это телик, — сказал он.
— Оставь телики в покое и ешь, — велела Мама.
Тут Пабло упомянул Гильермито Ботина и сказал, что все девчонки по нему с ума сходят, и Мерче разом положила вилку на тарелку, прижала ладони к щекам и быстро проговорила:
— Какой кошмар, задается — сил нет, а сам-то: взглянешь — мороз по коже!
— Мороз по коже, когда нападают индейцы, — сказал Хуан.
Он сложил обе руки трубкой, приставил их к правому глазу, сделал «та-та-та».
Кико, подражая ему, поднес к глазу тюбик и тоже сделал «та-та-та». Мама сказала: «Ешь», и он принялся жевать крохотный кусочек мяса, перекатывая его от одной щеки к другой, все более сухой и невкусный, под внимательным и безнадежным взглядом Мамы, которая через несколько секунд сказала ему:
— Хорошо, выплюни, он у тебя уже скатался; пока этот ребенок что-нибудь проглотит, с ума сойдешь.
Кико выплюнул кусок — серый мочалистый шарик, перемятый, перетертый его челюстями. Мама положила ему в рот новый кусочек. Кико взглянул на нее, потом снова отвернул красный колпачок.
— Это телик, правда, мама?
— Да, телик; ешь.
— Ты не хочешь, чтобы у меня получался шарик, правда, мама?
— Не хочу. Ешь.
— Если я буду есть, я вырасту и пойду в школу, как Хуан, правда, мама?
Мама терпеливо вздохнула.
— И когда только это будет, — сказала она.
— А если я пойду в школу, у меня не будут больше получаться шарики, правда, мама?
— «Правда, мама, правда, мама», — гневно повторила Мама и дернула его за руку. — Ешь же наконец!
Кико поднял на нее умоляющие глаза, подернутые смутной грустью:
— Правда, мама, тебе не нравится, когда я говорю «правда, мама, правда, мама»?
У Мамы блестели глаза, словно она вот-вот заплачет. «Не знаю, что будет с этим ребенком», — пробормотала она. Положив маленькую вилку на тарелку сына, она сказала:
— Ну давай ешь сам.
Кико взял вилку в левую руку.
— Другой рукой, — бдительно поправила Мама.
Папа улыбнулся.
— Ты душишь его индивидуальность, — заметил он.
Мама нервничала:
— Да неужели? Почему бы тебе его не покормить, а?
— Знаешь, что говорил о левшах мой бедный отец? — спросил Папа.
— Не знаю и знать не хочу, — отрезала Мама.
Папа, словно не слыша ее, продолжал:
— Мой бедный отец говорил: левша потому левша, что сердце у него больше, чем у остальных, но люди поправляют его, ибо им завидно, что кто-то сердечнее их.
— Очень интересно, — сказала Мама.
— А священник говорит, — сказал Хуан, — что писать левой рукой — грех.
Кико округлил глаза:
— И тогда черти унесут меня в ад вместе с ведьмой и котом доньи Паулины?
Папа изящно чистил апельсин при помощи ножа и вилки, не дотрагиваясь до него пальцами. Маркос сказал:
— Так Маврик в аду или в помойке?
Кико задумался, потом ответил:
— Лорен кинула его в помойку, но Хуан видел, как из ада вылетел черт и схватил его, правда, Хуан?
В столовую вошла Доми с девочкой на руках. Она подняла Крис повыше: — Попрощайся с папой и мамой, золотце. Скажи им «до свидания».
Крис неловко пошевелила пальчиками правой руки. Кико сказал:
— Она делает рукой, как Вито, правда, мама?
Мама ткнула его головой в тарелку:
— Ешь и молчи. Боже, что за ребенок!
Вито беззлобно смеялась. Она сказала вполголоса:
— Ну и парнишка, все как есть замечает!
Теперь, когда она торопливо и смущенно меняла тарелки, руки ее кривились еще больше. Доми вынесла девочку из столовой, и Мама, чуть повысив голос, проговорила ей вслед:
