Возможность заблуждения всегда подстерегает как момент «несогласия речи с самой собой». Она, таким образом, «встроена в дискурс» и оказывается неизбежной, если договаривать до конца.
Видеологический анализ двух диалогов Платона как ярчайших образцов «полноты рефлексии» дает картину сквозного прозрения через «предмет речи», или элимирования «поверхностей-3» к ровному фону.
Траектория прозрения направлена к субстанции, т.е. к подлежащему, к самому последнему слою, к последней непроницаемой «поверхности» — к бытию.
И вот, когда все иное, контрастное, выбрано и через «первую поверхность» больше ничего не видно (остался ровный фон абсолютного подлежащего, чистая субстанция), тогда становится наконец видна сама «поверхность-1» — логика (или «речь», по Платону). Она-то в своей видимости и есть ложь (ибо истина, она — в своей невидимости).
Фигуры речи, становясь различимыми (непрозрачными), парализуют способность суждения: ведь за ними нет теперь значения, «сопротивления материала». И получается только видимость суждения, в том смысле, что видна грамматическая структура. Она теперь — пустая оболочка, поскольку исчерпано ее предметное содержание. Содержание видится сквозь пустую грамматическую структуру смутным и искаженным именно потому, что нарушено условие субъектного устройства — невидимость «поверхностей-1».[2]
Итак, срабатывает конструктивная интеллектуальная иллюзия — иллюзия отождествления знака и денотата, но срабатывает впустую в отсутствие контраста бытия и небытия, или, иначе, в условиях неприсутствия лжи. Парменид прекрасно демонстрирует ситуацию: когда ничто не ложно, тогда ничто и не истинно; и это потому, что ложь из скрытости (где положено ей пребывать) визуализируется, является, явствует, становится явной ложью.
Итак, визуализация «поверхности-1» разрушает дискурс. Разрушает и нормальную конструкцию субъекта, его трансцендентальное основание. Совершенно четкая картина подобной визуализации наблюдается при шизофрении, примером чему может служить хотя бы буквальное восприятие метафор и (неизбежная обратная сторона) непонимания их смысла (экранирование «поверхности-3») больными шизофренией.
В повести Куприна «Поединок» есть великолепный по своей точности эпизод, где одним штрихом передано состояние белой горячки, обрисован, так сказать, архетип помешательства. Подпоручик Ромашов в ответ на «прощайте» Назанского говорит: «“Почему — прощайте? Почему не до свидания?” Назанский засмеялся жутким, бессмысленным, неожиданным смехом. “А почему не досвишвеция?” — крикнул он диким голосом сумасшедшего».[3] Конструктивная иллюзия, которая «нормальному человеку» невидима (в данном случае — неслышима), поскольку относится к «поверхности-1», в случае разрушения — визуализируется и задерживает внимание, задерживает сознание, лишая его способности прозрения, а именно про-зрения дальше, сквозь «первую поверхность». В норме структура слова не дается до его значения и может быть зафиксирована только возвратным, отраженным движением — рефлексивно; но в случае поломки нормального устройства интеллекта луч сознания теряет различие между видами «поверхностей» (а тем самым и чувство реальности, в отличие от чувства нереальности) и сразу же увязает в непрозрачной среде — в видимости, во лжи. Исчезает глубина перспективы; так, «устройство слова» оказывается в том же плане, что и его значение: Дания ассоциируется со Швецией раньше, чем дойдет смысл прощания, смысл слова «до свидания» — досюда разрешающая способность про-зрения у лее не доходит. (Весьма характерно историческое тысячелетнее запаздывание первых сведений о грамматике, знания того, что «говоришь прозой», от умения говорить прозой.)
Отнюдь не случайна характеристика безумия как помутнения сознания — помешательства, сдвижки слоев, не пропускающих теперь ясный рассудок. Ясное и замутненное сознание как раз и различаются между собой невидимостью «поверхности-1» в первом случае и ее визуализацией — во втором.
Ведь если разобраться в том, что такое галлюцинация, или «видение», то придется признать, что это — явление («мне было явление, видение») того, что всегда присутствует, оставаясь в невидимости, того, что в лучшем случае «мерещится», т.е. мерцает как результат дифракции на самой кромке ясного поля сознания.
