Мне тут же стало стыдно, поскольку именно такая мысль первым делом и пришла мне в голову.
Принять то, что он гей, оказалось поначалу непросто, несмотря на всю мою профессиональную искушенность. Все факты были мне давно известны. Что практически в любой социальной группе их от пяти до десяти процентов. Что большинство из них выглядят в точности как мы с вами. Что они могут быть абсолютно кем угодно – мясниками, пекарями, операми-убойщиками. Что большинство из них довольно уравновешенны и эмоционально стабильны.
И все же стереотипы глубоко внедрились в мозг. Вы сразу представляете себе жеманных женоподобных существ с визгливыми голосами, бритоголовых качков, туго затянутых в черную кожу, вертлявых юнцов с тщательно подбритыми усиками, в фирменных маечках и полувоенных штанах, или лесбиянок в тяжеленных ботинках.
Майло ни капли не походил на гомика.
Но к таковым принадлежал и несколько лет чувствовал себя в этой роли вполне уютно. Свою ориентацию он особо не скрывал, но и не выставлял напоказ.
Я спросил его, знают ли об этом его коллеги.
– Угу. Не в том смысле, что это записано в личном деле. Просто многие в курсе.
– И как они к тебе относятся?
– Не слишком-то одобрительно, смотрят довольно косо. Но вообще-то следуют принципу «живи сам и дай жить другим». Народу вечно не хватает, а я более чем справляюсь. Чего им еще хотеть? Заполучить проблемы с Союзом защиты гражданских свобод и потерять в придачу хорошего детектива? Вот Эд Дэвис[12], тот да, гомофоб был такой, что пробы негде ставить. Но его теперь нет, и это совсем неплохо.
– Ну, а другие детективы?
Он пожал плечами:
– Оставили меня в покое. Мы разговариваем о делах. На свидания вместе не ходим.
Вот и объяснилось, почему те типы в «Анжеле» его якобы не замечали.
Стал чуть более понятен и альтруизм Майло, его готовность мне помочь. Он хорошо знал, каково это – быть одному. Гей в рядах полицейских обречен на роль отверженного. В компанию вас никогда не примут, как бы хорошо вы ни выполняли свою работу. А гей-сообщество всегда с подозрением относится к тем, кто выглядит и ведет себя как коп.
– Я решил, что стоит тебе рассказать, раз уж мы почти подружились.
– Да мне без разницы, Майло.
– Правда?
– Правда.
На самом-то деле кое-какие комплексы на этот счет у меня еще оставались, но какой я, к чертям, психолог, если не смогу с ними справиться?
* * *
Через месяц после того, как Стюарт Хикл засунул свой «двадцать второй» себе в рот и разукрасил собственными мозгами обои моего кабинета, я предпринял в своей жизни весьма решительные перемены.
Уволился из Западного педиатрического и закрыл свою частную практику. Всех своих пациентов передал бывшему студенту, первоклассному психотерапевту, который только начинал практиковать и нуждался в собственном деле. После начала работы с группами из «Уголка Ким» я брал очень мало новых направлений, так что расставание с привычным делом не вызвало ожидаемой тоски.
Продал жилой комплекс в Малибу – сорок квартир, которые купил семь лет назад, с большой выгодой. Избавился и от дома на две семьи в Санта-Монике. Часть денег – ту, что со временем должна была уйти на налоги, – вложил в высокодоходный валютный рынок. Остальное – в муниципальные ценные бумаги. Это не тот вид инвестиций, который мог сделать меня богаче, но он обеспечивал финансовую стабильность. Я решил, что два-три года смогу спокойно жить на проценты, если только не пущусь во все тяжкие.
Продал свой старый «Шеви-два» и купил «Кадиллак Севиль» семьдесят девятого года – это последний год, когда они выглядели достойно. Темно-оливковый, с коричневым кожаным салоном, мягким и тихим. Ездить я планировал немного, так что солидный пробег не играл особой роли. Выбросил большинство старой одежды и накупил новых шмоток, в основном из мягкой ткани – вязаной шерсти, вельвета, кашемира, туфель на резиновой подошве, всяких свитерочков, халатов, шортиков…
Впервые за все время после покупки дома прочистил трубы гидромассажной ванны, которой никогда не пользовался. Стал покупать продукты и пить молоко. Вытащил из футляра свой старый «Мартин» и бренчал на нем на балконе. Слушал пластинки. Читал ради удовольствия впервые после выпуска из школы. Загорел. Сбрил бороду и обнаружил, что у меня есть лицо, причем далеко не безобразное.
