Тем лучше.
— Почему вы так беспокоитесь о малознакомом человеке? — спросила она.
Он тряхнул головой, и в глазах как будто появилось прежнее ласковое выражение.
— Просто я уже давным-давно так не смеялся. Думал, вообще никогда больше не буду.
Куда девался сухой, безапелляционный тон — он произнес это нерешительно, даже с какой-то робостью.
— Мне это знакомо, — сказала Тони. Прекрати, приказала она себе, но слова уже лились сами собой. — Мне было семнадцать, когда умерла мама. Во мне будто все застыло, казалось, весь мир померк.
— И когда это прошло?
Только что, подумала Тони, вот сейчас, во время этого приступа смеха, пока голос у тебя не стал ледяным, словно Северный полюс. До которого, судя по всему, отсюда не так уж и далеко.
— Не могу точно сказать, — проговорила она вслух. — Честно говоря, я никогда не переставала тосковать о ней. Даже сейчас, когда прошло уже столько лет, мне порой кажется, что она со мной. Когда случается что-то хорошее, мне кажется, это помогает мама.
Тони еще никогда и никому об этом не рассказывала. Она почувствовала, что краснеет.
— Вам все это кажется, наверное, ужасно глупым, — выговорила она с усилием.
Он мгновение помедлил.
— Это звучит… обнадеживающе, — задумчиво сказал он наконец. — Значит, после смерти матери вы остались с отцом?
— Папа умер, когда я была совсем маленькой.
— А братья или сестры есть?
Тони отрицательно качнула головой, впервые за долгое время почувствовав, как она одинока.
— То есть вы остались совсем одна? В семнадцать лет? Наверное, это было тяжело.
«Тяжело»… Это слово и наполовину не передает того, что ей пришлось пережить. Она как раз собиралась поступать в художественное училище — и вдруг такой страшный удар. Об училище пришлось забыть, надо было зарабатывать на жизнь.
— Горы бывают разные, — сказала Тони. — Я устроилась на работу продавщицей в магазин женской одежды. А сейчас я коммерческий директор сети таких магазинов.
— Должен вам сказать, вы и на самом деле такая бесстрашная, какой выглядите.
— Еще какая.
Вернулась Анджи. Вместо красной ночной рубашки на ней был хлопчатобумажный комбинезон и оранжевая сорочка.
— Я приготовлю завтрак. Что вы будете — овсяные хлопья, крекеры, хрустики, воздушную кукурузу? А вы сделаете мне французскую косу?
— К завтраку? — спросила Тони и смущенно умолкла.
Гаррет взмолился:
— Ну, девочки, не смешите меня. У меня уже живот болит.
Девочки. Вот уж чего она никогда не хотела, так это чтобы на нее смотрели как на обычную женщину.
— Французская коса — это такая прическа, — назидательно сказала Анджи.
— Я как раз это и имела в виду. Я умею ее плести. Иногда я самой себе ее делаю. А на завтрак я ем хрустики, крекеры или поп-корн с сахарной пудрой.
Анджи широко улыбнулась.
— Я так и знала, что ты любишь хрустики, крекеры и поп-корн.
— Я тоже, — торжественным тоном добавил Гаррет. — Значит, прическа. Будем знать.
Нет, она должна радоваться, что этот необыкновенный, потрясающий человек не питает к ней никаких романтических чувств. В конце концов, у нее такие планы на будущее. А ее начальница-наставница презирает женщин, способных бросить все ради мужчины.
Даже ради такого. Тони задумчиво смотрела, как он с легкостью подхватил Анжелику и подбросил к потолку. Поймав визжавшую от восторга девочку, он посадил ее на широкое плечо и вышел, прикрыв за собой дверь. И только теперь Тони заметила, что за окном пасмурное, серое утро.
Она привстала и, потянувшись к комоду, посмотрелась в висевшее над ним зеркало. Все оказалось гораздо хуже, чем она ожидала: пятна туши под глазами были иссиня-черными, а спутанные волосы торчали во все стороны. В голове тут же всплыла мадам Йелтси. «Ну, знаешь, — сказала бы она, — доведись тебе играть на сцене ведьму, ты могла бы и рта не раскрывать — и так все было бы ясно».
Мадам Йелтси считает, что внешний вид — это преимущество и оружие женщины. Она не выносит небрежности в одежде, и, если у тебя что-нибудь хоть чуть-чуть не так с макияжем или прической, непременно получишь от нее замечание, а то и головомойку.
Тони выглядела ужасно, когда проснулась, но как ласково смотрела на нее эта малышка.
