— Да это жуки такие, оленями называются — у них челюсти на рога похожи. Я их в нашем дворе смотрел, с Вовкой Ивановым! Знаешь, как интересно?..
— Прэдставляю… А шо цэ за Иванов?
— Да у нас же в доме живет, только в другом подъезде! Я с ним сегодня познакомился.
— Нэ знаю, — пожала плечами мама. — Ну та ладно!.. Йды рукы мый, щас йисты будэм, — и она пошла на кухню готовить мне не то поздний обед, не то ранний ужин.
Надо заметить, что после нашего переезда из Донбасса мы прожили в Москве еще только чуть больше года, и хоть я уже окончил в ближней к нам школе третий класс, настоящими друзьями я здесь пока так и не обзавелся, и все время тосковал по нашему маленькому шахтерскому городку, где у нас был свой дом и где теперь осталась жить одна только наша бабушка Лиза (или, как мы ее называли, бабуся). Насколько я знал, отец после службы в армии завербовался на два года на работу в Донбасс, там встретил маму и женился на ней. Вскоре там родилась моя старшая сестра Анька, а два года спустя — и я. Пришло время, и мы начали ходить в школу…
А потом в Москве вдруг заболела папина мама — баба Зина, — и чтобы быть рядом с ней и за ней ухаживать, мы переехали в ее большую четырехкомнатную квартиру недалеко от метро «Улица 1905 года». Но ухаживать за ней нам фактически почти и не пришлось, так как только-только мы оформили в милиции все документы и стали москвичами, баба Зина умерла и её похоронили на Ваганьковском кладбище. Там же, как я вскоре узнал, были похоронены Высоцкий, а также поэт Сергей Есенин, возле могилы которого постоянно собирались поклонники его таланта и читали его стихи. Мне, правда, была интереснее могила легендарного Теодора Нетте, которого как-то невероятно трудно было отделить от стихотворения Маяковского, и он представлялся мне зарытым в землю не только вместе со своим дипвагоном, но и вместе с одноименным пароходом…
Отец устроился работать в «Метрострой», тянул под Москвой новые линии метро, мы с Анькой пошли в школу, а мама осталась на хозяйстве. Круг ее общения ограничивался продавщицами ближайшего гастронома, где она покупала продукты, да сидящими по вечерам на скамейке у подъезда соседками, а потому она никак не могла отвыкнуть от украинского произношения и разговаривала на какой-то странной смеси русского с хохлацким, чем порой очень огорчала своих московских товарок.
— Дивчата, там у овощном, сказалы, цыбулю дають, вам нэ надо? — спрашивала она, проходя мимо скамейки в магазин.
— Не надо, — отмахивались те, а, видя ее несущей обратно полную авоську лука, обижались.
— Ну что же ты не сказала нам, что идёшь за луком? — сердились они. — Мы бы тоже сбегали.
— Так я ж вам казала, — недоумевала мама, — шо там цыбулю дають…
Мы с сестрой хоть и «гэкали», как Тарас Бульба, но все же перешли на русский язык довольно быстро, а отец разговаривал по-московски и раньше.
…Когда я уже доедал борщ, хлопнула входная дверь и вернулся с работы отец.
— Па! А я сегодня олений бой видел! — не удержавшись, крикнул я в коридор. — Знаешь, как интересно!..
— Кого-кого? — переспросил, входя на кухню, отец.
— Олений бой! — повторил я. — Знаешь, как они рогами уперлись друг в друга — аж на дыбы встали!
— Ты что? — не понял отец. — В зоопарк, что ли, ходил?
— Якый там зоопарк! — появилась в дверях мама. — Ты он иды на його штаны подывысь, ото зоопарк настоящый! Я вже нэ знаю, куды мэни латкы прышывать!
— А что такое?
— Та ото жукив свойих наблюдав, лазыв по зэмли на коленях…
— Каких жуков? Ты ж говорил — оленей? — повернулся он ко мне.
— Так это и есть жуки такие, оленями называются. У них рога — как у настоящих оленей.
— Так это ты об их рога штаны порвал? — усмехнулся он.
— Да нет! Штаны я порвал, когда учился на велосипеде кататься! А жуков мы уже потом смотрели, в траве.
— Ну и научился-то ездить? Или как?..
— Научился! Я уже по всему двору прокатился. Только еще останавливаться не умею.
— И что же ты делаешь в конце поездки?
— Падаю…
— Оригинальный способ торможения.
— Особенно для штанив, — поддакнула мама. — Ты хоть йому колени зилёнкой помаж, а то мэни вин нэ дасть, — и она, убрав мою посуду, принялась накрывать стол для отца…