* * *
В понедельник, после нескольких звонков в Брюссель, где проживают месье и мадам Б., нынешние хозяева «Аппассионаты», все решается. Мы покупаем дом и первую половину участка прямо сейчас и подписываем promesse de vente, то есть обязательство выкупить остальные пять акров в течение четырех лет после покупки виллы. А вдобавок Мишелю удается сбить запрошенную цену почти на четверть. Шарпи явно разочарован результатом переговоров и, прощаясь, всем своим видом дает понять, что потратил свои драгоценные выходные без всякого толку.
Теперь нам пора расставаться с югом Франции. Мы и так задержались на день дольше, чем планировали. И хотя мы уезжаем от моря, солнца и веселой средиземноморской суматохи, а этим вечером в Париже нам придется на несколько недель распрощаться друг с другом, я летаю как на крыльях. Дом за границей. И не только дом, а еще перспектива возродить к жизни заброшенную оливковую ферму. Чистый холст, на котором я могу писать все, что захочу. Новая жизнь и человек, с которым я могу разделить ее. В мечтах я уже представляю, как разливаю по бутылкам оливковое масло, это жидкое золото природы.
Я возвращаюсь в Англию в состоянии радостного возбуждения, но оно заканчивается в тот день, когда один из друзей приглашает меня на ланч и от чистого сердца дает несколько советов. Он перечисляет ожидающие меня ужасы: французское налоговое законодательство, французские законы о собственности, подзаконные акты, черные дыры Кодекса Наполеона. А если я решу, что вся эта авантюра была ошибкой, и соберусь продать ферму, известно ли мне, что французы не отдадут мне деньги в течение пяти лет? Я ухожу из ресторана напуганная до дрожи в коленках. За этим следует другая встреча со старой приятельницей, которая добивает меня, обвинив в авантюризме и чрезмерной скрытности. Потом приходит очередь семьи. Родные настойчиво уговаривают меня не торопиться.
— Ты предусмотрела все осложнения? — спрашивает отец и рисует жуткую картину обмана, коррупции и предательства, заканчивая словами: — Очень уж ты сумасбродная. А в итоге покупаешь кота в мешке.
Я еще прихожу в себя после этого разговора, когда звонит мама и сообщает, что разрыдалась сегодня, когда они с моей сестрой ходили по магазинам на Бонд-стрит.
— Ей пришлось отвести меня в кофейню Фенвика. Я едва держалась на ногах.
— А в чем дело? — искренне недоумеваю я.
— В тебе.
— Во мне?
— Как ты могла? Мы же ирландские католики! — стонет она.
Я молчу. Что тут можно сказать?
— А он иностранец! — продолжает мама. — Ты всегда была такой. У тебя нет ни капли здравого смысла.
Я кладу трубку и чувствую, что уже ни в чем не уверена. Меня одолевает тревога. Да, я сумасбродная, и у меня, наверное, нет здравого смысла. Правда, я никогда не считала себя особенно скрытной и уж точно никогда не занималась изучением закоулков французской правовой системы. А главное — мы не можем позволить себе эту ферму. Это просто несбыточная фантазия, порожденная нашим бурным романом, который, скорее всего, закончится так же, как и прежние. Надо отказаться, пока не поздно. Звонок Мишеля из Парижа застает меня в состоянии, близком к истерике. Он сообщает, что у него есть новости из Брюсселя.
— Какие? — мрачно спрашиваю я.
— Мадам настаивает, чтобы десять процентов всей суммы мы заплатили им вперед и наличными.
— Ни за что! Это противозаконно.
Я слышала, что во Франции при сделках с недвижимостью так происходит довольно часто. Это называется депозитом. Покупатель платит оговоренный процент наличными, а продавец в документах указывает цену более низкую, чем реальная. Таким образом снижаются астрономические frais[28], которые иначе пришлось бы платить и тем и другим.
— Это финансовое преступление! — кричу я. — Она не имеет права такое требовать!
— Боюсь, что здесь это обычная практика.
Я отказываюсь обсуждать предложение мадам Б. Вернее, я отказываюсь обсуждать что бы то ни было и бросаю трубку, хотя, конечно, понимаю, что, если я не соглашусь, мы потеряем ферму. Решение, всего месяц назад казавшееся таким естественным, теперь повергает меня в ужас. Практически все, чем я владею, включая мою единственную страховку, придется превратить в наличные — кстати, вопреки советам моего бухгалтера — и отдать неизвестно кому. А что, если сделка сорвется? Если все, о чем предупреждали меня друзья и родственники, окажется правдой? Эти страхи будят меня по ночам. Я встаю с кровати и начинаю мерить шагами комнату, мрачные мысли одолевают меня.
