Все дело только в тактических приемах, которые наши руководители наступлений стремятся слепо заимствовать у немцев, вместо того чтобы создавать сообразно с обстоятельствами свои приемы. Прием немецких тактиков грубо прост и остается пока неизменным, а именно: собирается кулак против намеченного для прорыва места, и множество собранной артиллерии начинает долбить позиции, пока не продолбит брешь, в которую бросается пехота, а потом конница пускается по тылам, вот и все.
В дело должен быть введен другой прием, тоже, разумеется, весьма простой, но почему-то до сего времени никем не применявшийся: каждая из четырех армий вверенного мне фронта должна наметить свой участок для прорыва фронта противника, и, сообразно с тем, какая из армий будет действовать удачнее других, ее успех незамедлительно будет поддержан и развит силами общефронтового резерва. Но, кроме того, некоторые корпуса тоже должны будут начать земляные работы как подготовку к наступлению, причем это, разумеется, неминуемо станет известным противнику и неминуемо же собьет его с толку относительно настоящих направлений прорыва в каждой из армий. Противник будет видеть сверху, с аэропланов, и будет фотографировать, конечно, нашу подготовку на боевое сближение с ним в одном месте, в другом, в третьем, в четвертом, в пятом, в шестом, в седьмом, наконец, — и куда же именно командование его должно будет стягивать свои резервы? Между тем резервов у него немного, это известно нам. Вся сила его заключалась только в том, что эти резервы он умел стягивать к одному, нужному в тот или иной момент пункту, а мы этого не умели делать. Чем же он превосходил нас? Только ли тем, что у него более совершенная техника и более развитой транспорт? Нет, еще и тем, и главным образом тем, что держал в своих руках инициативу. Этот-то шанс мы и выбьем из его рук, когда начнем наступление сами»[20].
Впоследствии Брусилов с горечью напишет:
«Никаких стратегических результатов эта операция не дала, да и дать не могла, ибо решение военного совета 1 апреля ни в какой мере выполнено не было. Западный фронт главного удара так и не нанес, а Северный фронт имел своим девизом знакомое нам с японской войны “терпение, терпение и терпение”. Ставка, по моему убеждению, ни в какой мере не выполнила своего назначения управлять всей русской вооруженной силой. Грандиозная победоносная операция, которая могла осуществиться при надлежащем образе действий нашего верховного главнокомандования в 1916 году, была непростительно упущена»[21].
Были ли у него основания так написать? Да, были. В результате Брусиловского прорыва Юго-Западный фронт нанес тяжелейшее поражение австро-венгерской армии, фронт при этом продвинулся на небывалые для того времени расстояния, от 80 до 120 км вглубь территории противника, с занятием почти всей Волыни, почти всей Буковины и части Галиции. Австро— Венгрия и Германия потеряли более 1,5 миллионов человек. Только пленными более 500 тысяч. Для отражения русского наступления Австрии и Германии пришлось перебросить с Западного, Итальянского и Салоникского фронтов 31 пехотную и 3 кавалерийские дивизии (более 400 тыс. штыков и сабель), что облегчило положение союзников в сражениях под Верденом и на Сомме, а также спасло итальянскую армию от разгрома. Под влиянием русской победы Румыния приняла решение о вступлении в войну на стороне Антанты.
Но вот главная стратегическая задача, которую поставил себе Брусилов, — взятие Вены и вывод из войны Австро-Венгрии — оказалась неосуществленной. Уж очень много недоброжелателей такого развития событий были причастны к принятию решений по ведению войны. Здесь была значительная часть высшего генералитета Российской Империи, так называемые «манжурцы», горе-герои Русско-японской войны, посчитавшие Брусилова выскочкой, озабоченным лишь одним — отодвинуть их, «заслуженных», с занимаемых ими постов. «Манжурцев» поддерживал двор, мол, Брусилов даже академии не кончал. А вот либеральная «оппозиция» была просто в ужасе. Ведь он своими действиями укреплял царское самодержавие. Значит, он опаснее немцев.
