Наиболее характерные черты группового социального поведения Мисаржу удается проиллюстрировать убедительными индивидуальными примерами, подчас не лишенными парадоксальной исключительности. Среди тех, кого «смоет» волной перемен, и директор гимназии, которому легче совместить со своим «научным» мировоззрением католический теизм, чем коммунизм, и учитель биологии, каждый урок начинавший и кончавший проклятиями в адрес буржуазии, но на поверку оказавшийся гестаповским доносчиком; и одноклассник Франтишка, известный под прозвищем Партизан, — наглец и трус, «записавшийся» в герои. В то время, как одни добровольно или недобровольно уходили со сцены, другие приспосабливались. Яркий пример тому — поведение молодой преподавательницы математики, классной руководительницы Франтишка, первоначально видевшей в нем «паршивую» коммунистическую «овцу», а затем, когда обстоятельства изменились, от него же потребовавшей письменного подтверждения об участии в первомайской демонстрации.
В Уезде с его пестрой социальной топографией коренной общественный сдвиг происходит с еще большим многообразием индивидуальных особенностей. Без огорчения расстается с прошлым настоятель францисканского монастыря патер Бартоломей, в глубине души давно считавший христианское вероучение красивой сказкой. А бедный крестьянин Франтишек Моравек, только благодаря советским солдатам ставший собственником лошадиной упряжки, не может смириться с тем, что ему пришлось отвести своих «мохнаток» на общественную конюшню. Не страшась обнажить «дно» людского несчастья, писатель показывает, как под воздействием исторических перемен в людях пробуждается человечность, стремление покончить со всем, что унижает человека.
С изображением Уезда, семьи Франтишка и семьи его французской тетки в роман входит стихия народной жизни. Это именно стихия. В поведении героев далеко не все можно рационально предугадать. Персонажи полнокровны, выхвачены из жизни, которая бурлит, придавая динамизм коллективным сценам, часто совмещающим комическое и трагическое. Эти сцены и персонажи составляют некий «шекспировский» фон повествования, а само оно льется здесь непринужденно, свободно, как живой устный рассказ, с отклонениями и отступлениями, выполняющими ту же роль, что и знаменитые швейковские анекдоты в романе Гашека. Сходную среду находит Франтишек и в пограничье, когда знакомится со своими избирателями. Именно здесь, в многочисленных Уездах и пограничных городках, — с точки зрения автора, средоточие жизни. Тем, как живет «окраина», определяется жизнь страны и в конечном счете судьбы мира.
Так раскрывается смысл названия книги. Если в прямом значении «окраина» — это Уезд, лежащий на полпути между Прагой и шахтерским городом Кладно, это далекое пограничье, то в переносном и более глубоком смысле речь идет не столько о топографическом, сколько о социальном понятии. То, что, казалось бы, происходит на окраине жизни, в действительности определяет ее течение. Ян Моравец, уезжая из пограничного городка в столицу, выбирает для себя путь «провинциального» прозябания, мещанского приспособленчества. Франтишек Шандер, отказавшийся от места ассистента при кафедре столичного вуза и решивший связать свое будущее с судьбой пограничного края, находит главное русло жизни, выполняет свой исторический и гражданский долг. В сущности, именно в отношении к этой «окраине жизни», к этому «малому миру» и проверяется современный герой, определяется его место в «большом мире».
При поверхностном чтении возникает впечатление, что ироническая тональность, характерная для первой части романа, во второй и третьей частях ослабевает. Действительно, ирония как средство обличения прямых носителей социального зла встречается здесь все реже. В главах, рисующих жизнь Франтишка после окончания гимназии, лишь два персонажа дают автору основание для такого сатирического использования иронии. Это бывший владелец лавки с колониальным товаром, а ныне спекулянт Ян Линдер, после Февраля выдающий себя за простого поденщика, фабричного рабочего, и отец Яна Моравца — крупнейший технический специалист, занимающий высокий министерский пост. Один из великих мастеров иронического повествования английский писатель XVIII века Генри Филдинг утверждал, что «единственный источник истинно Смешного есть… притворство»
