Он еще раз, сильнее, дернул калитку, она по-прежнему не поддалась. Никто ничего не понимал; но в какой-то момент взгляды всех вдруг сошлись на одной точке, и перед ними будто занавес поднялся: на доме — щиток с государственным гербом, а под гербом казенной синей краской выведено:
Один за другим повернулись родственники к Франтишку, который — единственный из присутствующих — строил дом от начала и до конца. Во взглядах их сначала была мольба, словно от него ждали спасения, потом — подозрительность, будто именно он затеял такую дурацкую шутку. А потом все отвернулись с негодованием, как если бы он был во всем виноват.
А из окна соседнего новенького коттеджа всю эту сценку наблюдала какая-то женщина. Она развалилась на подоконнике, ее тяжелые груди свесились за карниз. Насытившись зрелищем растерянности, она лениво окликнула семейство:
— Вам Шандеров, что ли?
Братья закричали наперебой:
— Да, да, именно!
— Так они переехали.
После долгой паузы, во время которой братья наслаждались видом необыкновенно крупных грудей соседки, а она — их замешательством, Франтишек сообразил спросить:
— Куда?
— А в новый дом от госхоза.
Зять еще в отчаянии крикнул:
— Чего ради?!
Но Франтишек уже начал понимать. Взяв Квету под руку, он сказал:
— Ну вот и поосмотрись тут хорошенько.
Женщина в окне на вопрос зятя только плечами пожала. У Кветы дрогнули в усмешке губы. Пошли к новым жилым домам госхоза — растянулись теперь парами, друг за другом, словно гуси. Франтишек первый подошел к аккуратному коттеджу с палисадником и, положив руку на скобу калитки, подождал остальных. И тогда погрозил братьям и сестре кулаком — как в ту пору, когда они были маленькие, а он — старший и самый сильный.
— Будете держать себя как ни в чем не бывало! Мы ничего не знаем. И знать не хотим.
Поскольку теперь уже все равно ничего не поделаешь, то к радостному подчинению былому Франтишкову авторитету присоединился и зять.
Когда они ввалились в кухню, у Франтишка возникло чувство, будто все это он однажды пережил. В кухне пахнет майораном, чесноком, свежим кофе и ромом. На подоконнике, на длинной доске, остужаются свежие колбасы. За столом — губы в сале — пируют отец с матерью, французские дядя с теткой и кузены Роже с Франсуа. Их обслуживает, слегка пошатываясь, Псотка. Зря Франтишек восстанавливал свой авторитет. Все тут уже сильно навеселе. Мясник Корейс, спиной к гостям, меняет пластинки на патефоне. Шумные приветствия, звучные поцелуи, растроганные поздравления, возгласы восторга при виде подарков — все перекрывает песня «Пойдем с нами, девушка, в поход, сколько радости в походе тебя ждет». Вместо того чтобы спросить, как это родители решились бросить дом, представляющий такое солидное состояние, зять ни к селу ни к городу осведомляется у отца:
— А вы, стало быть, свинью резали? Я-то думал, вы больше не держите…
— Да купили мы… — начал отец с глуповатой улыбкой и, не зная, что сказать еще, обернулся к своей сестре; та за него закончила:
— Уговорились мы — давайте, мол, сложимся, да и купим свинью ко дню рождения. Кому нынче охота выкармливать, навоз убирать, подстилку менять? Коли теперь все по большому счету пошло — пускай же и праздник большим будет!
Зять сидит — в одной руке тарелка с остывающим бульоном, в другой большая рюмка рому. Он заливает утраченную иллюзию и, обжегши глотку, торопится остудить ее хлебом с жирным мясом. Мать Франтишка сидит на кровати в углу кухни, обнимает Квету, то слезы утирает, то что-то рассказывает девушке. Она одна еще сохраняет ясную голову. Голос ее монотонно жужжит среди громких восклицаний и звучного чавканья:
— Отдали мы наш домик государству со всеми потрохами. А то, бывало, кто к нам ни придет, сейчас жалеть принимается. Мол, люди, да вы и жить-то как следует не умеете! Просто перетащили Жидов двор на сотню метров в сторонку. А знаете, сколько хлопот с таким домом? Что ни год — какой-нибудь ремонт…
И мать, как зачарованная, подводит Квету к калориферам. Нежно погладив холодные ребра, объясняет тоном актера-любителя:
— Центральное отопление!
Потом — осторожно, торжественно — трогает тумблер электрической плиты:
