Она следила за его извивами и пыталась представить себе, как же ее сын мог дойти до убийства такого славного, полного сил человека. Однако ни одна из картин, проходивших перед ее мысленным взором, не казалась ей достаточно убедительной. Миссис Паникер, урожденная Джинни Столлард, в юные годы дважды видела, как убивают; в обоих случаях обстоятельства были разными. Первой жертвой стал Хьюи Блейк, которого ее братья в ходе дружеской потасовки утопили в Пилтдаунском пруду. Вторым был ее отец, преподобный Оливер Столлард, получивший во время субботнего обеда пулю от спятившего старика Кэтли. И пусть весь белый свет считал, что в буйном нраве ее единственного сына виноват ее темнокожий супруг, миссис Паникер твердо верила, что это ее дурная кровь. В роду Столлардов все мужчины были либо подонками, либо горемыками. Даже то, что Реджи так долго не приводят из камеры, казалось ей лишним доказательством (хотя, видит Бог, доказывать тут было нечего) скверного характера ее сына. Вот ведь, все его ждут, а он, здрасте-пожалуйста, копается!
Внезапное прикосновение сухих старческих пальцев к тыльной стороне ее правой руки заставило сердце миссис Паникер вздрогнуть.
— Сделайте одолжение, — сказал старик, глядя на ее пальцы.
Она увидела, что незаметно для себя стащила с левой руки обручальное кольцо и крепко зажала его между большим и указательным пальцами. Непонятно, сколько времени, возможно с момента прихода в эту комнату, она постукивала кольцом о подлокотник кресла. Слабое эхо этого стука сохранилось в ее памяти.
— Простите, — пробормотала она, опустив глаза.
Покрытая старческой «гречкой» рука лежала у нее на запястье. Старик покосился и убрал руку.
— Знаю, вам сейчас нелегко, — сказал он и ободряюще улыбнулся, что ее — вот чудо-то! — и в самом деле ободрило. — Не отчаивайтесь.
— Он не мог этого сделать.
— Ну, это нам предстоит выяснить, но пока что, признаюсь, я того же мнения.
— Относительно моего сына у меня нет никаких иллюзий, сэр.
— Что, вне всякого сомнения, говорит о вашем здравом смысле.
— Реджи сразу невзлюбил мистера Шейна, это правда, — призналась честная миссис Паникер. — Но ему же все нехороши. Так уж он устроен.
Дверь распахнулась, и в комнату ввели бедного Реджи. Одна щека у него была залеплена пластырем, через левый висок тянулась длинная ссадина, да и переносица казалась очень уж распухшей и слишком уж багровой. У миссис Паникер возникла призрачная надежда, что эти увечья он получил в смертельной схватке с мистером Шейном, и мелькнула мысль о превышении необходимой самообороны, но тут она вспомнила случайно услышанные слова агента Квинта, который объяснял ее мужу, что Шейн был убит ударом сзади наповал, поэтому сопротивления убийце оказать не мог. Мимолетного взгляда на лица полицейских, застывших по углам комнаты после того, как Реджи усадили на стул, было достаточно, чтобы обманчивые надежды сменились осознанием горькой действительности.
Старик поднялся с кресла и ткнул черенком трубки в сторону Паникера-младшего.
— Этого человека били? — спросил он.
Даже миссис Паникер голос старика показался каким-то брюзгливым и жалким, словно факт избиения ее сына полицейскими был проявлением некой высшей справедливости, заранее обрекавшей любую малодушную попытку протеста с его или с чьей-либо иной стороны на поражение. Ужас происходящего боролся в ее сознании с горьким шепотом, повторявшим: «Доигрался! Доигрался!» Ей понадобилось все ее самообладание — а его было в избытке, годы практически ежеминутных упражнений в долготерпении свое дело сделали, — чтобы не броситься к сыну через всю комнату, не обхватить руками его бедную разбитую голову, пусть только для того, чтобы пригладить копну темных всклокоченных волос.
Оба полицейских, прихожане мистера Паникера, наконец-то ей удалось вспомнить их фамилии: один — Ноакс, другой — Вуллитт, прищурившись, разглядывали старика с таким видом, словно он перемазался за завтраком и забыл утереть рот салфеткой.
— Он сам упал, — сказал Ноакс, хотя, может, это был и не Ноакс.
Вуллитт кивнул:
— Не повезло парню. Бывает.
