Хорек же, будучи мастером савата, кисти предпочитал держать свободными, зато на каблуках у него были прибиты подковы, и ударами ног он свободно плющил голени и дробил колени. Хованский, не мудрствуя лукаво, отдавал предпочтение методам, проверенным на войне, и работал с двух рук: в правой револьвер, в левой острая как бритва финка-жека.
— Внимание, господа, я дам сигнал. — Язва Господня прищурился, и едва он щелкнул пальцами, как все трое молниеносно выскочили из кустов на дорожку.
Не зря «кастет» переводится с французского как «головоломка», а «сават» означает «подошва». В течение секунды Богарэ отправил на тот свет двух телохранителей раджи, зверским образом раздробив им лицо. От чудовищных ударов носовые кости проникли несчастным в мозг, и упали они уже мертвыми. Хорек мгновенно сломал колено потянувшемуся было за ножом сикху, тут же добил его сильным ударом каблука, и на этом все закончилось. К тому времени штабс-капитан уже успел сунуть жеку прямо в ухо четвертому охраннику и крепко приласкал раджу наганом в висок, тот рухнул на песок аллеи грузной, бесформенной массой.
— Время, господа. — Мишель Богарэ быстро потащил своих клиентов в кусты, Хованский с Хорьком последовали его примеру, и скоро, двигаясь вальяжным шагом прожигателей жизни, бандиты направились к опушке, где во влажной темноте под раскидистыми кронами так хорошо заметаются следы.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Говорят, мусульмане расслабляются в пятницу, евреи — в субботу, люд православный — в воскресенье, а Виктор Павлович Башуров с некоторых пор приноровился развлекаться каждый божий день. Вот и ныне, едва за окнами опустилась темнота осеннего вечера, он не спеша оделся, чмокнул повстречавшуюся в дверях Катю:
— Я ненадолго, солнце мое, прогуляюсь, — и не дожидаясь лифта, энергично двинулся вниз по лестнице.
На улице было безветренно, под толстыми подошвами ботинок «коммандо» раскисал мокрый снег. Погуляв с полчаса, Башуров нырнул в метро, усевшись в полупустом вагоне, глянул по сторонам, вздохнул тяжело: а вдруг сегодня будет как вчера, по нулям? Пока он переживал, поезд остановился, и расталкивая выходивших пассажиров плечищами, в двери ввалились трое молодых людей, крепких, наглых и отвязанных. Они бесцеремонно развалились на сиденьях почти напротив ликвидатора, важно закурив, синхронно выпустили дым в его сторону, и тот страшно обрадовался: вот оно, начинается!
Без лишних разговоров Виктор Павлович поднялся и метлообразным движением ноги резко размазал заморский табачок по дебильным российским рожам, а чтобы молодых людей разобрало по-настоящему, выдернул одного из них за ухо на середину вагона:
— А. что, козлы рогатые, курить научились?
— Мужик, ты это чего, мужик, отпусти. — Молодцы сразу как-то скисли, стремительно сорвались к дверям и на ближайшей остановке из вагона испарились, а ликвидатор вернулся на свое место, от злости осунувшись даже, — крепкого разговора по душам наладить не удалось.
Вот уже с неделю что-то толкало его на всякие подвиги, и печально, но факт: при успешном их воплощении в жизнь настроение у Виктора Павловича поправлялось совершенно, а на сердце становилось легко и покойно.
Особенно удачным оказался день позавчерашний, когда в общественном бесплатном — просто чудо какое-то! — туалете, что со времен застоя исправно функционировал недалеко от Гавани, справлявшего нужду Башурова спросили: «Деньжат не отмусолишь, корешок?» Интерес проявила группа товарищей, причем у одного из них глаза были остекленевшие, как это часто случается с людьми, пережившими травму носа, в ощеренной пасти другого тускло блестели фиксы, а третий небрежно играл здоровенным ножом-свиноколом, и Виктор Павлович от радости широко заулыбался:
— Мать честная, Кардан! — Энергично застегнув штаны, он придвинулся к обладателю тесака и от удовольствия громко заржал. — А помнишь, кент, как мы в кошаре тем козлам рога обломали?
— Каким козлам? — Небритое чело оруженосца отразило напряженную работу мысли, и, чтобы ему помочь, ликвидатор подшагнул еще ближе:
— Ну, чичка у меня была еще вот здесь, — и показал пальцем себе на переносицу.
