На том и порешили. Потрепались еще какое-то время о том о сем, а потом, открыв входную дверь своим ключом, на пороге появилась плосковатая чернявая девица, совершенно серьезно называвшая подполковницу Толиком, и Катя поспешила откланяться.
До стоянки она добиралась бесконечно долго, продрогла до костей и извелась самыми мрачными предчувствиями. Однако, вопреки ожиданиям, дома все было в порядке: пожара не случилось, Кризису усатую башку о дверной косяк никто не размозжил, а из кухни доносился умопомрачительный аромат тушеной курицы.
— По-кахетински, в специальном соусе из красного вина, эстрагона и базилика, — с гордостью доложил Башуров. Чистенький до скрипа, благоухающий шампунем и дорогой пеной для бритья, он разгуливал по кухне в шикарном, видимо, недавно купленном халате с надписью на спине «Чемпион». Явственно представив, какое под ним крепкое, мускулистое тело, Катя сразу же ощутила знакомое томление в низу живота. Странное дело, она прекрасно понимала, насколько непонятен и наверняка опасен этот переродившийся Мишаня, однако чувство неизвестности было столь упоительно, что возбуждало ее не хуже петтинга.
— Я так замерзла… — Скинув куртку, она крепко-крепко прижалась к широкой башуровской груди и тут же почувствовала его ответную реакцию. И ей незамедлительно захотелось выплеснуть все накопившееся в душе за сегодняшний день в громком крике наслаждения. Что вскоре и было сделано.
* * *
«Экий ты, Виктор Павлович, злоебучий. — Снегирев усмехнулся, поправил наушники и с удовольствием куснул «Сникерс». — Пора бы и угомониться уже. Ночь на дворе».
Сегодня он посвятил Башурову целый день: проследил, как тот лихо завалил киллеров на кладбище, затем угробил кучерявого парнишку на Малой Монетной, после чего купил на рынке курицу и отправился на Васильевский к некой Екатерине Викторовне Петренко, если верить ЦАБу.
Сейчас же Алексей сидел в мышастой под окнами этой самой Петренко и при помощи системы дистанционного подслушивания бесцеремонно вторгался в ее личную жизнь. Лазерный лучик реагировал на колебания стекла и порождал в наушниках целую какофонию звуков. Ходила ходуном скрипучая постель, ритмично вторил ей рассохшийся паркет, хрусталь вибрировал от криков страсти. Знакомая Башурова оказалась дамой темпераментной, горячей и называла его, между прочим, Мишей, однако сомнений не было: обнималась она с Борзым. Вот уже четыре часа кряду. «Эх, ребята, ребята, не бережете вы себя. — Снегирев прикончил «Сникерс», заскучав, убавил в наушниках громкость. — Давай-ка, Виктор Павлович, кончай ты это дело. Чего себя попусту растрачивать?»
Башуров ему нравился: спокойный, несуетливый, сразу чувствуется — профи. Стреляет на уровне, не чистоплюй, прилично владеет силовым гипнозом — искусство древнее, сейчас большая редкость, еще ниндзя называли его саймин-дзюцу, ментальной петлей. Вот только оглядывался бы почаще по сторонам и меньше концентрировался на своей персоне: переоценка собственной значимости — беда всех красивых мужиков.
В принципе тут уже все было ясно и скучно. Скорее всего, братца он пришил и сейчас выдает себя за него, — бытовуха, короче, пускай «Эгида» разбирается. Это нам бэз интэрэса.
Потянувшись так, что затрещали суставы, Снегирев хрустнул пальцами, одобрительно кивнул: «Кончил наконец? Слава богу, молодец, давай спать ложись. — Он зевнул, сняв наушники, съел еще один «Сникерс» и принялся убирать дорогостоящую, сделанную на заказ фирмой «Sipe Elektronic» аппаратуру. — Мне тоже пора на боковую».
Однако спать ему тут же расхотелось, — из подъезда появился Башуров, босой, в одном свитере, и наполовину не прикрывавшем его мужскую гордость.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
В двадцатых годах прошлого века в районе древних Фив французами под руководством египтолога Ж. Ф. Шампольона производились археологические раскопки. Первой интересной находкой, извлеченной из-под многовекового слоя песка, была пара прекрасно сохранившихся гранитных сфинксов. Один из них был отправлен в Александрию, где его увидел А. Н. Муравьев, молодой русский офицер-путешественник, который загорелся желанием приобрести древнеегипетские изваяния для родины. Россия купила сфинксов за шестьдесят четыре тысячи рублей ассигнациями. На парусном судне «Буэна сперанса» — «Добрая надежда» — их доставили в Петербург и в конце мая 1832 года поместили на Круглом дворе Академии художеств. В те годы на набережной Невы велись работы по сооружению большой гранитной пристани с пологим спуском к воде, и в целях экономии для ее декорирования было решено использовать только что прибывшие статуи сфинксов.
