Я кивнул и переждал очередную порцию портвейна. Она вдруг засмеялась и рыгнула. Легкая, приятная отрыжка, — ничего показного, — выполненная с привычным изяществом.
— Моя астма, — сказала она небрежно. — Я ведь пью вино как лекарство, вот почему я вам и не предлагаю.
Я подумал: не повредят ли эти возлияния астме.
— Деньги, — сказала она, — сами по себе не так важны. Людям моего положения постоянно приходится переплачивать, и я это заранее учитываю. Надеюсь, вы себя оправдаете. Дело, собственно, вот в чем. У меня похищена одна очень ценная, дорогая вещь. Но я не хочу, чтобы вор был арестован, потому что, к сожалению, это член моей семьи. Я хочу, чтобы вещь была возвращена мне, но это еще не все.
Она вертела в руке стакан и чуть-чуть улыбалась.
— Моя невестка, — сказала она, — очаровательная женщина… но упряма и груба, как дубовая доска.
Глаза ее внезапно заблестели.
— Мой сын чертовски глуп, — сказала она, — но я ужасно его люблю. Год тому назад, без моего согласия, он, как последний дурак, женился. Это идиотизм, потому что он сам не зарабатывает себе на жизнь и тратит деньги, которые я ему даю, а я, представьте себе, не щедра на деньги. Его избранницей оказалась одна леди из ночного клуба, певичка. Конечно же, это она избрала его. Заметьте, какое у нее красноречивое имя: «Линда Конквест».[3] Они стали жить здесь, у меня в доме. Мы не ссорились, потому что я не потерпела бы ссор в собственном доме, но невзлюбили друг друга. Я оплачивала их расходы, каждый из них получил по автомобилю, наконец, я давала этой леди достаточно большие суммы, чтобы она могла прилично одеваться, разумеется, без излишней роскоши. Не сомневаюсь, жизнь показалась ей такой же серой, как и мой сын. Я и сама не нахожу в нем ничего особенного. Короче говоря, около недели назад, совершенно внезапно, она уехала не простившись и не оставив своего нового адреса.
Она закашлялась, достала платок и высморкалась.
— Исчезла монета, — продолжала она, — редкая золотая монета, так называемый дублон Брашера. Она была гордостью коллекции моего мужа. В отличие от него, я к таким вещам совершенно равнодушна. После его смерти, случившейся четыре года назад, я сохраняла коллекцию в неприкосновенности наверху, на втором этаже, в несгораемых ящиках, в специально оборудованной комнате. Коллекция застрахована, но я еще не сообщила о пропаже. Я и не хочу этого делать, надеюсь обойтись своими силами. Уверена, что монету украла Линда. Это коллекционная редкость, она оценивается в сумму более десяти тысяч долларов.
— Только вот продать ее будет трудно, — сказал я.
— Не знаю, может быть. Я не знала о пропаже до вчерашнего дня. Не знала бы и сегодня, так как не интересовалась коллекцией, но вчера позвонил один человек из Лос-Анджелеса, некто Морнингстар. Он сказал, что занимается продажей старинных монет и спросил, не продается ли, — так он выразился, — Мердок-Брашер. Случайно к телефону подошел мой сын. Лесли сказал ему, что, по его мнению, монета не продается и что это вообще едва ли возможно, но если мистер Морнингстар позвонит в другой раз, можно будет поговорить со мной об этом. В тот момент поговорить со мной было нельзя, так как я отдыхала. Морнингстар сказал, что он так и сделает. Сын рассказал об этом разговоре мисс Девис, а та передала мне. Я попросила ее позвонить этому Морнингстару. Все это меня слегка заинтересовало.
Она еще отпила портвейна, похлопала себя платком по губам и снова хрюкнула.
— А что вас заинтересовало, миссис Мердок, — спросил я, чтобы хоть что-нибудь спросить.
— Если делец опытен, ему должно быть хорошо известно, что монета не продается. По завещанию моего покойного мужа, Джаспера Мердока, коллекция не может быть продана, передана в другие руки или заложена, пока я жива. Ее можно вывезти из дома только в случае катастрофы, да и то лишь при гарантии ее сохранности. Мой муж (она при этом, угрюмо улыбнулась), казалось, предчувствовал, что мне не мешало бы обращать побольше внимания на эти кусочки металла.
Был прекрасный летний день, светило солнце, цвели цветы, пели птицы. По улице приезжали автомобили, издали их шум казался даже приятным. В сумрачной комнате, насыщенной винными парами, сидела женщина с грубыми чертами лица, и все здесь казалось каким-то нереальным, фантастическим. Я опять покачал ногой и подождал.
