Как-то у нее случилась сильнейшая ангина. В церквах всегда прохладно, и горло отекло. Была большая температура, и она приехала болеть домой. Я ухаживал за ней два дня, радуясь, что хоть чем-то могу занять себя.
На третий день ей стало лучше, и она спросила:
— Ты все не пишешь?
— Нет.
— А чего?..
Потом ей опять стало плохо, и она замолчала, раскрывая рот лишь для полосканий. И я еще три дня не видел пишущей машинки, укором стоящей на столе.
На четвертый день она опять спросила:
— Ты хоть придумываешь что-нибудь?
— Нет.
— Это плохо.
Я сам знал, что это плохо, и отправил ее полоскать горло.
На следующий день она предложила:
— Давай придумывать вместе.
— Давай, — согласился я.
У нее проснулся аппетит, она плотно поела — с мясом, овощами и фруктами. Вытерла рот мокрым полотенцем, откинулась на подушки, вздохнула, наевшаяся, и задала первый вопрос:
— Про что будем придумывать?
— Не знаю, — ответил я. — А про что ты хочешь?
— Давай про «кого».
— Давай.
— Давай про молодого человека?
— Давай.
— Начинай.
— Можно я подумаю?
— Подумай, — согласилась она и закрыла глаза.
Я сидел и думал, а она спала. Она выздоравливала и проспала до вечера.
Проснулась и спросила:
— Подумал?
— Подумал.
— Ну, начинай.
— С чего ты хочешь?
— А с чего обычно начинают?.. Может быть, с биографии?
Я улыбнулся:
— Давай с биографии… Начинаю…
Она приготовилась слушать и сложила на груди руки.
— Пусть этот молодой человек, — начал я, — Пусть он играет в духовом оркестре. Десять лет дует в мундштук тенора…
Я посмотрел на нее — кажется, ее это устроило.
— Дул, дул десять лет, ни о чем таком особом не задумывался. Потом неожиданно сломал руку и задумался…
— Все тебя в драму тянет, — перебила она и слабой рукой потрепала меня по волосам. — Ну, продолжай…
— И молодой человек затосковал.
— Как ты?
— Ты знаешь, тоска делает жизнь некрасивой, и задумываешься: что же такое самоубийство — слабость или сила?.. А кто-то талантливый взял и описал жизнь тоскующего талантливо, а какой-то веселый блондин прочитал ту повесть и загрустил, вдруг поняв, что его жизнь еще тоскливее описанной. И стал шатеном. И стал умным.
— Это лирическое отступление, — прокомментировала она. — Я знаю… Продолжай.
— Давай введем в ткань сюжета детективный эпизод? — предложил я. Читателя нужно заинтриговать.
— Угу, — согласилась.
— Так вот, этот молодой человек гулял перед сном по парку. У него болела рука, и он аккуратно придерживал гипс. Вдруг он увидел под фонарем мужчину и женщину. Они о чем-то говорили, спорили. Затем мужчина достал нож и замахнулся на женщину. Но не ударил, а, выронив его, заплакал. Потом они ушли, и молодой человек подобрал нож…
На следующий день она выздоровела и уехала расписывать свою церковь.
— Ты знаешь, что такое любовь? — спрашиваю я ее.
— Мне нравится стрелять из лука, — отвечает она. Знаешь, так натянешь тетиву, стрела дрожит, рука каменная…
— Припухлости ягодиц из-под коротенькой белой юбочки. И все смотрят…
— Подожди, не говори глупостей… Разжимаю пальцы, и стрела летит. С визгом врезается в мишень… Десятка…
Мы проезжали мимо поля, на котором столбиками в рядок стояли лучники.
— Я мастер спорта, — сказала она, сложила губки и запищала ими так, словно сожалея.
— Ты знаешь, что такое любовь?
— У меня двое детей…
У нее двое детей. Две симпатичные чернявенькие девчонки-погодки. Одной двенадцать, другой одиннадцать. И муж в другой стране, к которому она собирается ехать в отпуск.
Потом мы целуемся, загнав машину прямо в желтое поле. Она закрывает глаза, открывает широко рот, как рыба, и ждет поцелуя…
Помимо дочерей у нее есть мама, которая с ними сидит, — женщина с большими печальными глазами, имеющая свою точку зрения на политические события. У меня дома старенькая бабушка, поэтому мы ездим целоваться в поле.
— Сделай «рыбу», — прошу я.
Она опять закрывает глаза и широко открывает рот. Я целую ее, сжимая худое плечо.
За пять месяцев она позвонила мне дважды…
Я позвонил ей на следующий день после того, как она уехала.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю.
— Ничего, — отвечает.
— Что ты сегодня делала?
— Работала… Как наша повесть? Движется?
