— Орудия и пулеметы… Товсь!
На какое-то мгновение я вспомнил отца. Почти два с половиной года назад, в студеную октябрьскую ночь, вот так же шел с отрядом моряков в Нижний парк Петергофа полковник А. Т. Ворожилов. Он был командиром десанта и погиб в том бою. А я, узнав об этом, твердо решил всю свою жизнь посвятить военной службе и стал юнгой. Кажется, с тех пор прошла целая вечность: блокада, бомбежки и артобстрелы, походы и бои… И мы уже гоним врага на запад. Но с каким трудом и потерями дается каждый шаг…
Когда днище катера коснулось грунта, я вытолкнул трап вперед. Дальним концом он уперся в берег.
— Пошел! — прозвучал негромкий голос.
Десантники дружно — кто по трапу, а кто и просто рывком через борт — устремились вперед.
И в ту же секунду лопнула напряженная тишина. Ударил орудийный выстрел, над участком высадки повис осветительный снаряд. Стало светло, берег будто ожил. Засверкали огоньки пулеметных точек, засвистели пули, надсадно завыли мины.
Орудия и пулеметы наших кораблей открыли массированный ответный огонь по укреплениям и огневым позициям фашистов.
Наша сорокапятка била по пулеметному гнезду. После первых выстрелов огонь пулемета прекратился. «Есть!» — обрадовались мы. Но стоило перенести стрельбу на новую цель, как подавленная точка вновь заговорила. Пришлось снова бить по ней.
На берегу раздалось «ура», и стало ясно, что десантники порубили «колючку» и продвигаются в глубь обороны противника.
Бой продолжался. Но все меньше и меньше цокали пули, реже рвались снаряды вокруг кораблей, огонь противника явно слабел. Бой на берегу удалялся от нас. И вот наступил момент, когда катер осторожно, не прекращая огня, стал отходить от берега. Мы свою задачу выполнили и возвращались на базу…
Конец зимы прошел в напряженных, трудных плаваниях. В насквозь промороженных кубриках стальных катеров матросы по утрам с трудом отрывали одеяла и бушлаты от обледенелых переборок. Во время переходов в такую погоду, когда через низкий борт свободно перехлестывали гребни волн, катер покрывался коркой льда. Едва образовавшаяся наледь быстро нарастала, и приходилось непрерывно ее скалывать всей командой. Бывало, катер возвращался в базу, осев под тяжестью льда почти до иллюминаторов.
Вспоминается моя первая вахта впередсмотрящим. Два часа нужно было пролежать на срезе форштевня, наблюдая за поверхностью моря по курсу катера. Задача — обнаружить, если она окажется на пути, плавающую мину и как можно быстрее доложить об этом командиру.
Пропустишь — гибель кораблю и смерть всему экипажу. Закрывать глаза нельзя ни на секунду.
В тот раз я потерял счет времени. Но выдержал испытание на прочность — от злости на море, на погоду и, конечно же, от чувства ответственности.
Еще не успев привязаться к кнехту, я уже был окачен холодной водой с ног до головы. Но это было лишь начало. Вода еще не обожгла, не ужалила колючими иглами тело, разогретое теплом машинного отделения. Вскоре она все-таки нашла лазейки в прочной одежде. От морской соли стали слезиться глаза. В конце вахты я уже ничего не слышал, ни о чем не думал и ничего не видел, кроме участка пляшущих передо мной волн. «Увидеть мину как можно дальше от катера, — только одна эта мысль жила во мне. — Как можно дальше…»
К счастью, мина нам тогда не повстречалась. Окончилось время вахты, и застучал топорик, вырубая изо льда мой примерзший накрепко бушлат. Пришла смена! На душе стало радостно — выдержал! В ледяном панцире смерзшегося капкового бушлата и ватных сосульках-брюках двигаться самостоятельно было невозможно. Обычно в таких случаях матросов обвязывали бросательным концом и подтягивали к люку машинного отделения. Так и меня «повезли». На ходу мельком посмотрел на командира. Он стоял в люке рубки — неизменное место командира в походе и в бою. Из разреза опущенного подшлемника глядели строгие, внимательные глаза. Два часа он смотрел вместе со мною по курсу, видел меня и знал, каково мне там, на носу, под ударами волн. Очень хорошо знал, так как сам был тоже мокр — соленая водяная россыпь доставала его и в рубке.
