— Решил уже?
— Нет, — отмахнулся я и прочитал: — «Как? — воскликнул Гленарван. — У акулы в желудке оказалась бутылка?»
— Тише ты. «Параллелепипед» услышит, — заволновался Женька.
— А? Все равно кол.
— Дать переписать?
— Подожди. Дочитаю.
«Том, достаньте-ка эту бутылку, — сказал Гленарван. — Только поосторожней: найденные в море бутылки часто содержат важные документы…»
— Ученик Ветров. Я вам не помешал? — раздался вдруг над моим ухом скрипучий голос. — Нуте-ка, что мы тут читаем?
— Помешали, — буркнул я, весь увлеченный событиями, происходящими на яхте «Дункан». — Очень помешали!
— Что-о?
Рука учителя легла на книгу. Я рванул ее к себе. Затрещал картон обложки. Я мертвой хваткой вцепился в книгу. Не отдам! Поправив сползшие очки, учитель повысил голос:
— Во-он из класса!
До конца урока я читал на улице. И всю перемену. Потом удрал домой. И читал всю ночь, сунув маленькую настольную лампу под одеяло. Ах, как все это здорово: моря, океаны, Африка, Магелланов пролив, пампасы. Засыпая под утро, я думал о том, что должен побывать там же, где и полюбившиеся мне герои. Спасибо тебе, Жюль Верн! Теперь я знаю, что я должен делать в этой жизни, кем должен стать! Правда, придется и математикой заняться: разные там счисления, вычисления, долготы и широты. Но ничего. Я все преодолею. Я все осилю и стану моряком, стану путешественником.
— Подвел я тебя, — сказал мне на другой день Женька Егоров. — Хочешь, верну тебе марки?
— Я тебе отдам все-все марки. Оставь мне эту книгу, а? — попросил я.
Прошли годы. Вот и окончен десятый класс. Поступаю в мореходку. Зачеты по физической подготовке сдаю. Вот ведь еще что придумали! Прежде чем допустить нас к экзаменам — силу нашу испытывают. Бегаю. Прыгаю. Гранату швыряю. На перекладине подтягиваюсь. Десять раз надо. Раз, два… четыре, пя-ять… шесть… се-емь. Не могу больше. Что? Неужели из-за этой проклятой перекладины разрушится моя мечта? Во-о-осемь… Лопнут сейчас мои мышцы! Нет, не могу больше.
— Эх ты, слабак, — сказал мне инструктор по физической подготовке. — Иди. Погуляй годик. Наращивай мышечную массу, шкет, море любит сильных.
— Море любит упрямых! — воскликнул я в отчаянии. — Море любит тех, кто по-настоящему любит море. Кто предан ему. И я докажу это!
Но все позади. Ничего, что двери училища захлопнулись перед самым моим носом, в океан-то двери настежь. Вот сколько объявлений: «Для работы на судах рыбопромыслового флота требуются матросы».
Здравствуй, Океан, принимай меня матросом траулера! Познавать разные науки можно и заочно, а вот познать океан и премудрости судовых будней… Боцман Михайлыч учит меня морской жизни. Любим мы и побаиваемся своего боцмана. Строгущий! Помню, только пришел на судно, капитан говорит:
— Иди к боцману. Глянет он, получится ли из тебя матрос.
Вывел меня Михайлыч на палубу, повертел, хватая ручищами за плечи, потискал твердыми, будто железными пальцами мои бицепсы, хмыкнул. Не понравился я ему, жидковат.
— Матросу крепкие мышцы нужны, — сказал боцман сердито. — Попадется тунец под центнер — вытянешь багром на палубу?
Да что они, сговорились? В мореходке разговор про мускулы, здесь о том же! А боцман мой живот щупает, сплевывает презрительно:
— Это разве пресс? Кисель.
Обидно мне стало.
— Нормальный пресс…
Усмехнулся боцман:
— Нормальный? Проверим. А ну спружинь брюхо. Вдарю.
Да что тут: траулер или боксерский зал? Ну, надулся я, спружинил брюшной пресс. Словно кувалдой меня шарахнуло, еле на ногах устоял, вздохнуть не могу.
— Кисель, — сказал боцман. — А как руки?
— Что? Нормальные у меня руки, — выдохнул я.
— Дай-ка правую.
— Чего еще недоставало! Вы не Командор, а я не Дон Жуан…
Будто стальные тиски сжали мою ладонь, слезы покатились из глаз. О-о-о! Да он же мне ее в лепешку раздавит! Но молчу. Терплю.
— Как новичок? — спросил капитан, выйдя на палубу.
— Банан зеленый, — ответил Михайлыч. — Но терпеливый, упрямый. И это главное. Сделаю из него хорошего матроса.
Здравствуй, Океан! Неузнанные мной товарищи, те, кто подтянулся на перекладине десять и больше раз, сидят в аудиториях, а я глотаю соленую пыль, шкерю рыбу, скулю по ночам в подушку от дикой боли в изрезанных, проткнутых костями рыб ладонях. А утром, как и все, натягиваю просохшую за ночь робу и длинные рыбацкие сапоги. И уже слышу грозный голос Михайлыча: «Все спите? Па-адъем. Колька, банан зеленый, почему без перчаток к рыбоделу прешь?..»
