Лежавшее неподалеку тело еще раз конвульсивно дернулось, застонало, выдало в мой адрес смесь проклятий, мата, хрипов и крови. Я же думал лишь о том, когда «оно» все‑таки сдохнет.
Сдохло «оно» не скоро. Не знаю, по какой причине этот человек или не человек не умирал. Но я не слишком хотел это знать – я был занят собой.
Кусок рубахи, веревка, немного подорожника, тысячелистник… Больше ничего… Ничего хорошего… Ткань, закрывшая раны, веревка, намотанная виток к витку поверх, растения – пусть даже и подходящие для такого случая. Это не панацея, а всего лишь отсрочка… Игра в рулетку с удачей. Рваные раны от укусов, грязь… Вполне достаточно в таких условиях. Это почти неминуемая смерть. Не надо быть врачом, чтобы понять, насколько ничтожны мои шансы.
Медленно и неотвратимо текло время, приближая темноту ночи. Подвал все еще был слишком опасен, и мне пришлось искать другой более безопасный ночлег. Нет, я не привередлив, я довольно быстро адаптируюсь к самым разнообразным ситуациям, местам и запахам, но этот подвал источал запах смерти, и интуиция подсказывала мне, что лезть туда не стоит, особенно теперь, когда я в таком плачевном состоянии. Неужто не найдется хоть один подпол, хоть что‑то еще на пепелищах?
Озарение пришло, когда я уже отчаялся найти ночлег: РУССКАЯ ПЕЧЬ! Внутри достаточно места для взрослого человека. Вокруг их много стоит, подпирая трубами небо! Почему нет? Осталось только найти хоть одну заслонку… Не хочу же я стать начинкой в каменном пирожке. По крайней мере, легкодоступной начинкой. Мне долго не везло, но у последней груды кирпичей я наткнулся, наконец, на драгоценный кусок металла. Говорят, сложно собирать выбитые зубы сломанными пальцами… Не знаю. Скажу только, что достать из‑под кирпичей металлический лист с приваренной к нему скобой, да одной рукой, да еще и ослабевшему израненному человеку, тоже весьма и весьма нелегко…
В этот вечер я ел сырое собачье мясо. Оно дало мне силы и увеличило шансы выжить…
Странное ощущение, когда выгребаешь из печи золу, зная, что предстоит в нее лезть, еще более странное, когда лезешь, и уж никакими словами не передать ту гамму чувств, которые ожидают тебя внутри… Запах золы, сырости и кирпича… Запах опустошенности…
Вот и все.
Два оплавленных кирпича, привязанные к железной старой ручке, вы сегодня мой надежный замок. Вещмешок, ты снова моя пуховая подушка… Изогнутый лист металла, ты сегодня моя крепкая дверь. Русская печь, ты сегодня мой дом…
Я дотронулся пальцами до кирпичного свода.
Печка–печка, ты дарила людям хлеб, пироги, радовала блинами, шкварками и картошкой. Ты помнишь запахи, в твоей памяти звучат голоса прошлого… Ты создавала уют, дарила радость и покой, ты лечила и согревала… Без тебя не было бы Дома…
Печка–печка… Сбереги меня…
Глубокая темная ночь. Одно из тех немногих мгновений, когда время останавливается, приоткрывая тайну вечности, и самые далекие, самые застенчивые звезды дают себя рассмотреть. Вершина холма, на котором я стою, покрыта мягким шелковистым ковром нежнейшей травы. В нескольких километрах плещется широкая могучая река, воды которой блестят лунным серебром. Я наслаждаюсь моментом, впитывая в себя каждую крохотную мелочь на том пространстве, который охватывает мой внутренний взор.
Спускаться вниз легко, склон пологий. Мягкий свет Луны освещает все вокруг.
Что‑то мимолетное на мгновение отвлекает мое внимание. Я оказываюсь на берегу. На ногах нет обуви, ступни ощущают теплый мягкий мелкий песок. Передо мной река, но уже не из серебра ее воды, они блестят чернотой. Черная бездонная река…
Я понимаю – это сон. И радуюсь, что все понял – и не проснулся. Сажусь на корточки. Ветер треплет мои волосы, а я смотрю в тревожную бесконечность неба, полную бездонных лиловых звезд.
Темнота. Пустота. Тишина. Ничего нет. Как понять, в какой момент ты умер. Как понять, жив ли ты? Что есть смерть? Что есть жизнь?
— Ты чувствуешь боль? – поинтересовался тихий голос, показавшийся таким знакомым.
Невидимые руки, словно огромные тиски, сжали мои запястья. Боль вспорола тело, словно острым ножом, и моя попытка взвыть закончилась лишь тем, что из пересохшего рта вырвалось сипенье и тяжелый стон. Тело затряслось, как если бы через него пропустили ток, а мышцы сводило так, будто их медленно накручивали на невидимую огромную катушку. Пот разъедал глаза.
