Что‑то, что жило где‑то далеко, в самой глубине души, предостерегало меня от попыток еще раз заглянуть внутрь, а обыкновенное человеческое любопытство и живой интерес, наоборот, изо всех сил подталкивали к этой чертовой яме. Поразмыслив немного, я оставил дверь открытой и направился к речке – пусть выйдет изнутри вся эта гадость, может, удастся внизу найти что‑нибудь полезное, не зря же на двери висел замок.
Довольно долго я ходил вдоль берега и по выжженной земле хутора, осматривая буквально каждый метр, но так ничего путного не нашел. Безусловно, попадались всякие мелочи, но они были настолько испорчены температурой, ржой или временем, что применить их в любом качестве было практически невозможно. Вся посуда была либо разбита, либо в трещинах, чугунки были дырявыми, единственная попавшаяся мне алюминиевая кастрюлька представляла собой сплющенную непонятной тяжестью лепешку. Ни пластиковых пакетов, ни обрывков веревки, ни металлических конструкций… Такое впечатление, что все, кроме закопченных, рушащихся остовов печей, подпирающих небо жерлами своих труб, бесследно исчезло. Даже взвод пьяных прапорщиков после себя оставил бы больше…
До подвала оставалось дойти каких‑то пару метров. По спине моей пробежали мурашки и проскользнул легкий холодок, разворачиваясь, я инстинктивно шагнул в сторону. Этот шаг спас мне жизнь. Огромная собака пролетела в прыжке на уровне моей груди. Как в замедленном сне увидел я еще двух, поменьше, а четвертая, с взъерошенной шерстью на загривке, заходила справа…
Милые домашние любимцы… Ставшие страшными молчаливыми убийцами, нападающими в тишине. Собака может лаять – это ничего, это в порядке вещей, Самое страшное, когда она бросается в полной тишине и рвет. Если такая псина тебя ухватит, то без мяса – без твоего мяса – не уйдет. Таких держат в лагерях и тюрьмах, такие натасканы на людей, таких я опасаюсь, иногда боюсь и всегда ненавижу, а ненависть сильнее страха.
Собака в большинстве случаев хватает за выступающую часть тела, и если первая хотела либо повалить и перегрызть мне горло, либо сразу ухватить за шею, то остальные были более неосмотрительны. Пока Акелла вставал и разворачивался после своего промаха, две других твари одновременно бросились на меня с разных сторон, третья же готовилась к прыжку, но все никак на него не решалась. Это меня и спасло, точнее, отдалило неизбежное.
Я успел, левой рукой закрываясь от прыгнувшей собаки, правой выхватить прут. Она вцепилась мне в руку немного ниже локтя и начала мотать головой из стороны в сторону. Боль была адской. Взвыв, я воткнул арматуру в шею собаки. Я не знал, что прут протыкает собаку насквозь, не знал до сего момента. Собака обмякла и разжала челюсти – мне повезло, что это была обычная дворняга, умная, но без мертвой хватки. Пока первая беспомощно сползала кровавым мешком по моей левой ноге, я умудрился насадить на прут вторую, что атаковала справа…
На этом мое везение закончилось. Шавки издохли, осталась пара прирожденных убийц…
Твари кружили вокруг, словно акулы, время от времени делая обманные выпады, стараясь отвлечь внимание и зайти за спину. Я пытался отойти к двери, чтобы ощутить за спиной хоть какую то защиту, но они не давали мне этого сделать. В какой‑то момент я потерял самую первую, ту, что прыгнула на меня в самом начале, из виду и мне удалось немного подойти к погребу. Пока я пытался найти ее взглядом, самая нерешительная из четверки бросилась прямо мне под ноги. Даже если бы я и хотел, я не смог бы увернуться, но меня спасла одежда – зверюга с рычанием вцепилась в полу плаща и начала с остервенением рвать старую черную кожу на куски, а я с не меньшим остервенением – лупить по мохнатому загривку и облезшей спине. В какой‑то миг я сломал ей позвоночник, она выла, но плащ так и не отпустила…
Сильный удар в спину швырнул меня на землю, словно невесомую игрушку. Я упал на руки, арматурина отлетела далеко в сторону. Попытался перевернуться, но первая собака – а это была именно она – налетела сверху, пытаясь вцепиться мне в глотку. Мне ничего не оставалось, кроме беспомощных попыток защищаться от вонючей клацающей пасти руками. Левая кисть уже почти не слушалась, но адреналин в жилах, кровавая пелена перед глазами и ярость не давали мне сдаться и стать пищей.
