— Вы боитесь? Поэтому вы пишете? — наконец подытожил мужчина ровным пронзительным голосом. Роджер поставил стакан на стол и внимательно посмотрел на худого лысеющего мужчину. Очень интересно. Это граничит с наглостью. Такого вопроса он никогда раньше не слышал.
Роджер наклонился, приблизив губы к микрофону на столе. По какой-то причине в этот момент он почувствовал, как в его животе что-то перевернулось. Неужели я боюсь?
— В книге вы описали свои страхи? — спросил мужчина и опустил микрофон на колени. В нем было какое-то раздражающее самодовольство: ни намека на привычные Роджеру уважение или почтение, которые приносит слава.
— Верно, — ответил Роджер и задумчиво улыбнулся. На мгновение он забыл о человеке, задавшем вопрос, его взгляд рассеянно начал блуждать по залу. — Я думаю, что чувства автора всегда находят отражение в романе. Вы не можете не писать о том, что знаете или думаете. Страхи, надежды, травмы, то, что осталось незавершенным, ну и, конечно, поступки, которые вы оправдали перед самим собой слишком легко…
— Вы не ответили на вопрос, — упрекнул его щуплый человек, снова поднеся микрофон к губам. Роджер почувствовал, как охватившее его поначалу удивление, сменяется раздражением. Что это за допрос? Я не обязан выслушивать все это дерьмо независимо от обстоятельств.
— Не могли бы вы уточнить? — вмешался Паве Коскинен, именитый литературный критик, организовавший это мероприятие и выступавший в качестве модератора дискуссии. Он, без сомнения, считал, что справился со своей ролью с блеском, и теперь боялся, что его звездный гость, знаменитый писатель, автор трех международных бестселлеров, обидится. Но Роджер успокаивающе поднял руку и самоуверенно улыбнулся.
— Возможно, я не понял вопроса. Пишу ли я о том, чего больше всего боюсь?
— Нет. Не совсем так, — сказал мужчина необычно холодным тоном. Кто-то в первом ряду закашлял.
Роджер спрятал смущение за идиотской улыбкой.
— Не совсем?
— Да, мистер Роджер Копонен, — машинально продолжил мужчина, и в том, как он произнес имя, Роджер уловил не только сарказм, но и смутную дрожь. — Вы боитесь того, о чем пишете?
— С чего бы мне бояться собственных книг?
— Реальная жизнь всегда страшнее вымысла, — заметил этот странный человек и снова сел. В комнате повисло неловкое молчание.
Десять минут спустя Роджер сел за длинный стол, покрытый белой скатертью, в вестибюле, гудевшем от болтовни. Первым в очереди за автографом был Паве Коскинен, кто же еще.
— Спасибо, Роджер. Спасибо. И извини за этого болвана. Ты прекрасно справился с ним. К сожалению, не у всех есть хорошие социальные навыки…
Роджер улыбнулся.
— Не беспокойся, Паве, такие есть в каждой толпе. Единственное, за что каждый из нас несет ответственность в этом мире, — наше собственное поведение, — ответил он и увидел, что Паве положил на стол все три книги трилогии. Нацарапав на титульном листе что-то якобы личное рядом со своим именем, он бросил взгляд на очередь поклонников перед собой и молча отметил, что щуплого чудака нигде не видно. К счастью. Он вряд ли сможет дипломатично справиться с провокацией лицом к лицу.
— Спасибо, Роджер. Спасибо. Мы заказали столик в ресторане отеля на девять. Там готовят потрясающее жаркое из баранины, — с улыбкой сказал Паве, стоя перед Роджером и прижимая книги к груди, как нетерпеливая школьница. Роджер медленно кивнул, опустив взгляд на стол, будто заключенный, только что услышавший свой приговор. Паве нетрудно будет догадаться, что Роджер предпочел бы удалиться в свою комнату. Он давно стал презирать праздную болтовню и вынужденное распитие вина, которые, насколько можно судить, не оказывали никакого влияния на продажи его книг. С таким же успехом он мог бы грубо отказаться, навеки зарекомендовав себя асоциальным недоноском.
— Звучит здорово, — устало ответил Роджер, скривив лицо в почти правдоподобной улыбке. Паве Коскинен удовлетворенно кивнул, тоже показав в улыбке зубы, казавшиеся достаточно белыми благодаря новым коронкам. Кажется, он не был уверен в себе.
Затем он отступил в сторону, освободив дорогу извивающейся веренице читателей, прижимающих к груди книги.
