В последние дни Мартин очень поддерживал всех нас. Он приходил так часто, как только мог, и молился с нами. Я знала, что приходит он в первую очередь ради меня. Брат с детства всегда был на моей стороне и защищал меня даже с большим рвением, чем мама. В нашем переулке его дразнили за то, что он предпочитал сидеть дома с младшей сестренкой, а не гулять. «Их грубость мне не по душе, – часто говорил Мартин. – Им лишь бы напиться и покуролесить. Как Грегору». Он рано научился грамоте и часто читал мне «Золотую легенду»[31] о житиях святых – это была единственная наша книга, которую папа по маминой просьбе когда-то купил в Страсбурге, отдав за нее немалые деньги. Мартин долгое время был невысоким и хрупким, но в какой-то год вдруг вытянулся, и отец, никогда не знавший, как воспринимать задумчивость сына, хотел отдать мальчика в подмастерья к своему другу, торговцу железом. И мой никогда не отличавшийся строптивостью брат вдруг воспротивился – мол, он хотел выучиться и стать монахом, ничего другого ему не нужно! Я еще помню, как тогда несколько дней за столом у нас царило гробовое молчание. В конце концов отец после уговоров матери согласился оставить Мартина еще на три года в гимназии, а потом отправить его послушником[32] к доминиканцам, чтобы он мог продолжить обучение при монастыре.
И как только можно так долго учиться, недоумевала я, натягивая цепь, удерживающую котелок с тушеными овощами, чтобы поднять его повыше над пламенем, и переворачивая колбаски на сковороде. В какой-то момент обучение нужно закончить. Разве голова не переполняется? Что ж, вскоре Мартину будет чем заняться помимо учебы. На Пасху в следующем году ему предстоит рукоположение[33], хоть он, на самом деле, еще слишком молод для этого. Но приор уже давно поддерживает его в этом решении.
Собственно, брат Генрих уже трижды приходил к нам с Мартином и оставался на обед. Он много молился с нами, а главное, разговоры с ним хорошо влияли на папу. При этом приор с удовольствием принимал папино приглашение посидеть с нами после обеда за кружкой вина. Не укрылось от моего внимания и то, что приор все время заводил разговор о том, какой была моя мама в юности. Видимо, в те годы они были действительно очень близки.
Раньше я даже не догадывалась, насколько важным и известным человеком был брат Генрих. Он изучал в Риме теологию и получил там степень доктора. Кроме того, он был автором множества трактатов, которые даже печатались и распространялись по всем немецким землям. В трактатах его имя писали на латыни, и звучало оно как доктор Генрикус Инститор. Когда мы оставались одни, Мартин только о нем и говорил. Он восхищался тем, что брат Генрих объездил весь мир, в то время как сам Мартин не бывал нигде дальше Страсбурга или Базеля. «Когда он рассказывает мне о далеких землях и тамошних людях, я словно вижу все это воочию! И вообще, он мне как второй отец, с самого начала меня поддерживал – вначале как мой учитель, потом как мой приор. И невзирая на то, что он куда старше меня, он всегда воспринимал меня всерьез!»
Я к этому времени тоже уже немножко гордилась тем, что столь выдающийся человек приходит в гости в наш скромный дом и ведет себя как добрый друг нашей семьи. Больше всего меня поражало то, что приор был настоящим папским инквизитором, посвятившим себя борьбе с еретиками и неверующими, и потому часто путешествовал. Правда, меня немного пугали пылкие рассказы брата Генриха, когда в ответ на наши вопросы он повествовал о своей повсеместной борьбе с подчас неприкрытым, подчас тайным злом ересей: у нас в Эльзасе, в Базеле вверх по течению Рейна, на Боденском озере, в далеком Тренто, раскинувшемся по ту сторону величественных Альп, в таких больших немецких городах, как Гейдельберг и Аугсбург, о которых я, впрочем, раньше не слышала. В такие мгновения его спокойный, чуть хрипловатый голос становился пронзительным, а глаза сощуривались, когда брат Генрих проклинал склонность людей к суевериям, а не к заветам истинной церкви. Вчера я съежилась от страха, когда он возмущенно принялся кричать, мол, пентаграмма распространена в народе не меньше, чем крестное знамение. К счастью, пятиконечная звезда, начертанная на нашем пороге женой палача, давно уже стерлась.
