— Доброе утро, Марк Захарович.
— Для меня давно уже рабочий полдень, милейший Олег Федорович. — Марк Захарович с шумом отхлебнул минералки и тут же начал промакать обильно выступившие капельки пота.
— Волка ноги кормят.
— Так то волка... — Марк Захарович вздохнул, выудил из сумки пухлую папку, положил перед Гриневым:
— Здесь вся отчетность по девяносто восьми предприятиям. И по тем шестнадцати, что вы отметили особо. Распечатка и три дискеты.
Гринев бегло просмотрел содержимое, отложил две бумаги, сшитые скоросшивателем, удивленно поднял брови:
— Это настоящие бумаги?
— Там у них прошлый век, никаких компьютеров, зато всю документацию делают в двух экземплярах. Один — перед вами. Как говаривал классик, рукописи не горят. Но — теряются.
— Товарищ Розен, это же не ваш стиль...
— Вам нравится?
— Выше всяких похвал. А что бы сказал товарищ Бендер?
— Он был романтик. Сейчас другие времена.
— Да вы философ, Марк.
— Отнюдь. Раз я делаю то, за что вы платите, — я делаю свой гешефт. Раз вы платите за то, что я делаю, вы хотите делать ваш гешефт. Разве кому-то в этой стране станет хуже, если двое ее граждан станут жить чуть-чуть лучше?
Гринев достал из дипломата объемистый конверт и передал визави. Марк Захарович цепко ухватил пакет пухлой кистью, сжал на секунду, словно пойманную рыбку, и опустил в сумку. В глазах его замельтешило беспокойство.
— Сумма оговоренная? — спросил он и снова покрылся потом.
— Проверьте, Марк Захарович. Деньги любят счет.
Тот прямо в сумке, не глядя, открыл конверт, его пухлые пальцы по-бухгалтерски, с непостижимой быстротой перебрали купюры. Он успел не только посчитать, но и нежно потереть некоторые из них. По лицу Марка Захаровича разлилось приятное умиротворение. Он откинулся на стуле, налил полный стакан минералки, выпил, отдуваясь, спросил как бы между прочим:
— Олег Федорович, не надо ли данных по держателям пакетов акций?
— Ма-а-арк Захарович... Продавать тополиный пух в июне?.. Эта информация болтается сейчас в Интернете в свободном доступе.
— Да? — воздвиг бровки домиком Розен. — А я не знал.
— Да?
Олег укложил папки в кейс, улыбнулся:
— Вы все деньги на барышень-то не изводите...
— А что еще делать с деньгами? Копить? Копить деньги — все равно что их тратить, только без удовольствия. Пока живешь — надо жить, нет?
— Вы умный человек, Марк Захарович. Когда-нибудь станете мудрым.
— Вот тогда и буду копить.
* * *
Человек за столом опускает веки, устало массирует их подушечками пальцев.
— Вы в чем-то не уверены? — спрашивает его сидящий напротив.
— Во всем. Ставки очень высоки.
— Разве? Ставка всегда одна. Жизнь.
— Вот именно. А если ваш Гринев все-таки усомнится?
— Мы не оставим ему на это времени.
Борис Михайлович Чернов скучающе смотрел в монитор компьютера. Стол его был чист: только очень дорогая представительская ручка и закрытая папка. В углу кабинета — большие напольные часы.
— А-а-а, господин Гринев пожаловали... — протянул он, сощурившись, как только Олег появился в кабинете. — Кажется, в нашем учреждении ленч уже полчаса как завершился. — Чернов демонстративно вскинул запястье, посмотрел на циферблат очень дорогих часов. — Впрочем, в Лондоне как раз начало рабочего дня. Только клерки там дисциплинированнее. Вот Томас Иваныч там вырос, он подтвердит.
Обращение к застывшему в дверях Тому по имени и отчеству в устах Чернова выглядело утонченным издевательством. Том лишь изобразил уголками рта вежливое подобие улыбки, не дождавшись указаний, неловко боднул головой пространство, что, видимо, означало поклон, и ретировался.
Гринев уселся на стул и только потом посмотрел на патрона. Произнес с расстановкой:
— Я не клерк.
— Наш Медведь сегодня не в духе. А почему, спрашивается? — Чернов вытянул руку, полюбовался стильным бриллиантом на безымянном пальце.
— Я не клерк, — так же монотонно повторил Гринев.
— Пардон — партнер, — чуть кривляясь, произнес Чернов. Открыл коробку, выбрал сигару, чиркнул спичкой, со вкусом раскурил, выпустил струйку дыма, по лицу его разлилась нега отеческого добросердечия.
— Чем мы заняты, Борис?
— Чем? У нас трудовые будни. Мы делаем деньги. На набитых зеленью мешках.
