Когда Санька подошла к ней, то поняла, что она покрыта точно такой же ровной, мерцающей белизною, как верхний на болоте настил.
Вот теперь-то девчатке совсем нетрудным делом оказалось понять, что эта лысина, среди остальной пышности, образована тут не без умысла. Похоже, что Явлена не имела крайней нужды подниматься всякий раз на болото, если ей было желательно вызвать тени ее однородцев. Должно быть ей, прямо из этого сада удавалось и подсмотреть и подслушать своих противников.
“Ой, да как хорошо бы, — подумалось Саньке, — взять да выманить оборотней из занебесья, тех, которым не терпится отыскать болотную эту диву. Оно бы небольшая беда самой пострадать при этом, лишь бы лысоголовые посчитались с ведьмою, утрясли бы с нею свои дела…”
Так мечталось Саньке, хотя понимала она, что без дьявольского ожерелья ни откуда никого не заманить ей сюда, не дозваться. Да и не сама ли Явлена доложила на болоте Шайтану, что покуда владеет она своим проклятым ошейником, никакие мировые страсти ей не страшны…
И все же Санька, из простого упорства, попросила стену:
— Покажи, а! Чо ты умеешь делать?
Знакомыми искрами ответная белизна стены вспархивать не стала, она взяла и просто засветилась сплошным, ровным светом. Засветилась и сделалась насквозь проглядной. И увидела просительница по ту сторону стены да непролазную, болотную топь. Чертова каша почти рядом с Санькою пузарилась, расходилась ржавыми кругами, лоснилась плешинами маслянистой грязи… А этак, шагах в двадцати в глубине видимого, проглядывалось упрятанное в густых камышах низенькое, маленькое такое, странное жилище. Перед его овальной опять же дверью девчатка различила косматого, грязного человека. Он сидел как-то по-собачьи, на коленках, упершись руками в землю, и тяжело дышал, будто бы только что набегался. Санька пригляделась к нему и со страхом признала Володея. Тут из низенькой построины показалась хотя и чужетелая, но понятная теперь Андрона. Она, в гадком своем обличий, присела на порожек, откинулась безволосой головою до кромки дверного проема и по гладкому, бесцветному ее лицу покатились быстрые слезы.
От жалости в Саньке зажмурилось даже сердце. Кровь ударила в голову такой болью, что она не сумела от нее опомниться сразу. Когда же пересилила ее, по ту сторону стены образовалась уже иная картина. Там, по мягонькой среди болота лужайке, со смехом носился Никиток. Он, понятно, радовался Шайтану. Да и сам пес, довольный, знать, встречею, забыл на время о своем положении. Он дал волю короткому счастью. Он и ползал и скакал перед Никитком, и валился лапами кверху, и вдогон за парнишкою пускался, и нарочно не мог поймать удирающего… А тот заливался неслышным хохотом, что-то кричал Шайтану, размахивал руками…
Чуть поодаль от их веселья виднелась такая же точно построина, какую видела Санька при Володее с Андроною…
А вокруг и того горя великого, и этой временной радости верным приставом стоял густой болотный туман. И очень даже было понятным, что к одиноким этим приютам нету никакого земного доступа; проходы к ним из дьявольского гнезда ведомы только лишь Явлене. Вот когда Санька простонала в упадке духа:
— Никиток, Шайтан…
И вдруг! Да оба разом, игруны замешкались, замерли, насторожились…
Санька не поверила стати — приняла за совпадение. Повторно сокликнула встревоженных. Шайтан на ее призыв заметался по лужайке, Никиток постоял-постоял, ляпнулся животом на траву и заревел.
Тогда Санька, и сама, готовая удариться в слезы, кинулась на стену, заколотила в нее кулаками, закричала:
— Пусти! Пусти меня!
Белая преграда послушно загудела да и пошла собираться Гармошкою на одну сторону.
Крикуха же, пылая нетерпением, поспешила протиснуться в совсем еще малый проход, но… никакого Никитка, никакого Шайтана — по ту сторону не обнаружила. Там, на удобной, чистой постели, спала дьяволица. Она дышала глубоко и безмятежно. В такой покой впадают люди, которые верят в то, что долгий их сон не может быть никем потревожен. Даже рот у ведьмы, как у простого человека, малость был приоткрыт. И точно так же, как у деревенской щеголихи, любезные ей причиндалы
