Храм Артемиды Эфесской пылал. Гул огня сливался с ревом набата и с воплями мечущейся толпы. Багровые сполохи легли на город, густой дым уходил в черное небо к холодным звездам.
Запыхавшийся Путешественник во времени в кое-как напяленной одежде ворвался в толпу, перебегал от одной кучки растерянных, жестикулирующих людей к другой, отыскивая Герострата.
Неожиданно он наткнулся на знакомого ему тощего поэта и замер, пораженный выражением его лица. Поэт стоял, хладнокровно скрестив на груди руки. Он взирал на пламя, и по губам его змеилась злорадная, надменная усмешка. Он был единственным абсолютно спокойным человеком среди всего скопища.
Путешественник, неизвестно отчего, испытал вдруг какую-то необъяснимую неловкость. Он засуетился вокруг поэта, пытаясь привлечь к себе его внимание, и даже негромко покашлял, а когда все это не возымело никакого действия, не нашел ничего лучшего, чем сказать:
— Неплохо горит, а?
Поэт бросил на него презрительный взгляд и продолжал созерцать пожар. Путешественник совсем смешался и не знал, что ему делать, но тут крики усилились и толпа заволновалась.
— Ведут… Ведут… — послышались возгласы. — Поджигателя поймали! Ведут…
Толпа подалась вперед, затем отхлынула назад, раздалась, и на освещенное место, неподалеку от поэта и Путешественника, стражники в гребенчатых шлемах выволокли Герострата. Выглядел он неважно — одежды разорваны и выпачканы сажей, руки обожжены, лицо исцарапано, а под глазом синяк.
— Путешественник бросился вперед.
— Герострат! — закричал он. — Безумец! Зачем ты это сделал?!
Герострат вздрогнул и отшатнулся, на мгновение закрыв глаза руками. Затем резко оторвал руки от лица, выпрямился и бросил на путешественника злобный взгляд.
— Не твое дело, проклятый соглядатай! С проверкой приехал, подлый сикофант? Ну так на тебе — можешь осматривать…
— Герострат, опомнись, что ты говоришь? Клянусь тебе всеми бессмертными богами, что я не соглядатай! Кто ввел тебя в это пагубное заблуждение?
— Как?! Но мне же прямо написали… Боги, неужели кто-то обманул меня?!
И тут взгляд Герострата упал на поэта, на надменном лице которого играла торжествующая улыбка, а глаза горели демоническим огнем триумфа.
И тут Герострат все понял.
Он натужно побагровел, и Путешественнику показалось, что на губах его вот-вот выступит пена. Герострат зарычал что-то нечленораздельное и бросился на поэта, но стражники схватили его и стали успокаивать пинками и затрещинами, рукоятками мечей и древками копий. Это подействовало, и вскоре поджигатель обмяк и обвис на руках стражи, и только глаза его источали бессильную злобу.
Он скрежетал зубами.
Поэт надменно улыбался.
Путешественник недоумевал.
— Кто написал? О чем ты говоришь?
Герострат не отвечал, а только радовал сердце поэта взглядами, в которых читалась восхитительная, совершенно бессильная ненависть.
Толпа вновь заволновалась.
— Идут, — послышались голоса, — идут!
Сквозь толпу шли убеленные сединами старцы и крепкие, почтенные мужи — отцы города, жрецы, военачальники, судьи…
Один из старцев вышел вперед и, подойдя к Герострату, поднял обе руки, требуя тишины.
— Ответствуй, святотатец, — гневно выкрикнул старик, когда толпа замолкла. — Кто ты такой и зачем совершил ты сие чудовищное деяние?
Герострат метнул еще один бессильно-яростный взгляд на поэта, потом обвел толпу тоскливым взором, вздохнул и ничего не ответил.
