— Пустое, — отозвался хозяин. — Только лишние хлопоты, ей-богу!.. Вы меня нимало не стесните. Все-таки — квартира… Чувствуйте себя запросто.
И Гальбовиц остался.
— Как вам пиво? — явно напрашиваясь на комплимент, поинтересовался несколько спустя философ. — Ведь очаровательно, не так ли?
— Да, недурно, — рассеянно кивнул Гальбовиц, хотя, по совести, ничего замечательного в этом пиве не заметил.
Право, на Земле не хуже. Может, даже посвежей.
Конечно, дефицит — он сладок, придает всему особый шарм, волнует…
Чувствуешь себя добытчиком, как будто в сквере мамонта поймал.
А то, что рядом ходят те же мамонты, пускай другого цвета, — этого не замечаешь…
Ах, лунное пиво, сказочная редкость!
Но на организм-то действует, как самое прогорклое земное! Вот что обижает.
Стоит после этого стараться?
А ведь, глядишь, еще придумывают…
Пельмени марсианские. Или сливной бачок по-венерянски, с музыкальной поднатужкой…
Как же, редкость! Где достать?!.
Здесь, в этом вальяжном доме, тоже было великое множество книг.
Им отвели целую комнату, где они и покоились царски-величаво на тускло полированных полках из настоящего дерева, — так во всяком случае утверждал гостеприимный хозяин, а сомневаться в правдивости его слов у Гальбовица в общем-то не было ни желания, ни причин.
Волнующая близость дорогих — естественно, не каждому доступных — книжных стеллажей автоматически настраивала на определенные, лирически-возвышенные мысли и, по мере поглощения редчайшего на свете пива, невольно направляла разговор в единственно возможное теперь русло.
Показать книгу Гальбовиц уже и не просил — знал заранее, что все равно откажут. Поэтому он лишь участливо поинтересовался:
— Я так полагаю, не каждому из нас дано книги собирать? Целую-то библиотеку? Ведь, наверно, столько сил уходит? Это — как талант: умеешь — собираешь, не умеешь — ну, и до свиданья. Или я не прав?
Философ откинулся на спинку кресла и безмятежно посмотрел в дверной проем: там, в соседней комнате, как диковинные аквариумы, поставленные друг на друга, как океанский лайнер, притушивший на всех ярусах огни и ошвартовавшийся на зимнюю стоянку, чуть светились отраженным светом и загадочно мерцали в полумраке стекла стеллажей.
— Если поставить перед собой значительную цель, — назидательно сказал философ, — и идти к ней неуклонно, день за днем, в конце концов удача улыбнется. Трудно, бегу словно. А что до какого-то особого таланта собирать… Не знаю. Я признаю один талант: умение поставить цель перед собой. Без этого все остальное — чепуха.
— Зачем они вам? — неожиданно спросил Гальбовиц. — Есть ведь микрофильмы…
Философ растерянно пожал плечами, точно услыхал нелепицу, какую даже затруднительно себе вообразить.
— Вот уж просто и не представляю, что ответить. Так уж получилось… Мне приятно. Беспрерывно хочется все больше, больше… Не суррогат, а подлинную ценность… Вы проводите рукой по корешкам и словно ощущаете тепло, идущее от них, как будто в вас перетекает удивительная сила. Мысли всех веков, страдания и обретения, добро и зло — застыли перед вами, они — ваши, здесь, всегда, и сами вы — их неотъемлемая часть. Это. знаете ли, поразительное чувство…
— А как украшают квартиру, какое благородство придают хозяину!.. — в тон ему откликнулся Гальбовиц.
Вдруг невероятно захотелось сказать какую-нибудь пошлость, гадость этому самовлюбленному владельцу..
Я опять завидую, подумал с горечью Гальбовиц, неужели так и будет всю оставшуюся жизнь?!
Некоторое время философ глядел на гостя изучающе-настороженно, а затем, что-то словно решив для себя, ограничился короткой снисходительной усмешкой.
— Да! — не без вызова ответил он. — И это — тоже! И, пожалуйста, не иронизируйте. Для того, чтобы сопереживать, нужно иметь самому.
— Иметь! — невольно вырвалось у Гальбовица. — Обязательно — иметь!
— А вы как думали? Проникнуть в суть предмета, не имея такового, невозможно. Нельзя любить, когда объекта для любви перед собой не видишь. А все эти умозрительные расс\ждения — не стоят ровным счетом ничего.
— Ну, хорошо, — возразил Гальбовиц, — вы так поступаете и говорите, потому что книг достать практически нельзя. Добывая каждый раз новую, вы тешите свое тщеславие, вы как бы возвеличиваетесь в собственных глазах.
