Во всем этом нет и тени претенциозного оригинальничанья. Таковы потребности его природы. Генерал доволен молчаливым, пунктуальным наставником своего сына, и Бланки оставит о себе наилучшее впечатление. Даже спустя двадцать лет генерал будет интересоваться его судьбой.
Но удовлетворен ли сам Бланки этой спокойной, размеренной жизнью с необременительными уроками, которые он дает генеральскому сыну, с длительными прогулками по живописным окрестностям Бланьяка, с выслушиванием долгих монологов генерала? К тому же за все это он получает неплохое денежное вознаграждение. Но разве такая жизнь нужна Бланки, разве это способно наполнить его существование? Конечно, нет, и незаметно для окружающих его людей происходит незримая, но напряженная работа ума и созревание чувств тем более сильных, чем менее они заметны со стороны. Бланки получает частую и увесистую почту из Парижа, состоящую в основном из тяжелых пачек книг. Он внимательно, тщательно читает парижские газеты и особенно редкие, но длинные, подробные письма друзей.
В сентябре 1824 года умер король Людовик XVIII. Он царствовал как умел, то есть бездарно. Однако у него все же хватало ума, чтобы понимать невозможность полного восстановления старого дореволюционного порядка, и по мере сил он пытался сдерживать ярость ультрароялистов. Правда, в последние годы король все больше предоставлял дела на их усмотрение, хотя и чувствовал, что династия Бурбонов основана на зыбучем песке растущего недовольства. Он видел тревожные признаки крушения и, умирая, сказал своему брату графу д’Артуа, готовившемуся занять престол, указывая на маленького герцога Бордосского: «Поберегите корону этого ребенка...»
Воцарение Карла X было торжеством ультрароялистов. Ведь новый монарх сам называл себя королем эмигрантов и говорил с гордостью, что не изменил своих убеждений с 1780 года. Он не хотел замечать того, что Франция за это время в корне изменилась. Всем своим поведением, начиная с коронации в Реймсе по средневековому обряду, он демонстрировал намерение восстановить полное всевластье трона и алтаря. Поповская партия, Конгрегация поднимают голову и наглеют. Один за другим следуют драконовские законы и другие меры, которые углубляют пропасть между монархией и Францией. Особенно возмутил всю Францию, за исключением роялистов, закон об ассигновании миллиарда франков на «компенсацию» аристократам-эмигрантам. Нация таким образом вынуждена была взять на себя тяжелое бремя, чтобы оплатить жестокую борьбу, которую вели эмигранты против Франции после революции. Вознаграждение за враждебную деятельность против них французы с полным основанием приравнивали к контрибуции в пользу иностранных захватчиков.
Подобными мерами Бурбоны все глубже копали собственную могилу. Особенно ожесточенная борьба развернулась из-за так называемого «закона справедливости и любви». «Справедливость» сводилась к тому, чтобы с помощью многочисленных ограничений сделать невозможным издание газет, книг, журналов, брошюр, в которых выражалась хотя бы малейшая критика роялистов и клерикалов. Суровые кары предусматривались даже не за прямые оппозиционные высказывания, но за проявление трудно поддающейся точному онределенню «тенденциозности». Во имя любви хотели окончательно заткнуть рот любой оппозиции, любому проявлению самостоятельной мысли.
В палате депутатов представитель либеральной оппозиции Ройе-Коллар так определил смысл и цель нового закона о печати: «Не будет больше ни писателей, ни владельцев типографий, ни газет — таков предстоящий нам режим печати. По сокровенной мысли авторов этого закона выходит, что в великий день сотворения мира была допущена неосмотрительность, выразившаяся в том, что человек, единственный во всей вселенной, вышел из рук творца свободным и разумным существом, отчего и произошло все зло и все заблуждения. И вот появляется более высокая мудрость, которая берется исправить эту ошибку провидения, ограничить его неблагоразумные дары и оказать премудро оскопленному человечеству услугу в том смысле, чтобы привести его в состояние блаженного неведения животных».
