— Съешьте еще кусочек. Она вкусная. — И повернулся к дочери: — Так ты уходишь?
Мариана с полными слез глазами надевала жакет.
— Всего хорошего.
Жулио пожал руку доктору Падуа, неизменная и нелепая улыбка которого его раздражала. Он еще успел заметить, как тот положил ногу на ногу, помогая себе обеими руками. Дверь кухни неожиданно отворилась, и старик, поспешно схватив газету, спрятался за нее.
Очутившись на улице, Жулио быстро пошел широким шагом, не оглядываясь на Мариану, словно ее общество все еще напоминало о тягостных моментах этого визита.
— Жулио… — проговорила девушка, беря его под руку. И он увидел в ее влажных глазах такое же умоляющее выражение, как у доктора Падуа.
— Что?
— Не молчи, скажи что-нибудь, пожалуйста! Тебя у нас кто-то обидел?
— С чего ты взяла?
— Извини за то, что произошло. — И Мариана отвернулась. Жулио продолжал молчать, и тогда она повторила: — Скажи что-нибудь. Или, если хочешь, я уйду.
Она плакала беззвучно, ловя губами падающие слезы. Жулио с силой стиснул ее руку; в это мгновение ему хотелось выразить ей все свое сочувствие. Мариана поняла, что с ним творится, и улыбнулась, сморщив блестящий носик.
— Как тебе понравился мой отец?
— Почему ты спрашиваешь?
— Я его очень люблю.
— Будь я на твоем месте, я бы, наверное, тоже его любил… — И прежде чем Мариана подняла на него глаза, чтобы разгадать смысл этих слов, он предложил: — Пошли на реку?
— Пошли.
Схватив Мариану за руку, он побежал вместе с ней по крутому откосу.
От осенних дождей река вздулась и затопила пересохшее русло, где в разгар лета лишь в некоторых местах оставались неглубокие лужицы; катя свои волны, она увлекала за собой деревянный остов постройки, служившей во время летней жары баром на берегу. Лишь один песчаный островок, наполовину погруженный в воду, еще оставался на поверхности, и на нем приютился цыганский табор. Влажный бриз надувал парусину, вздымая вихри песка с окружающих палатки дюн, что придавало месту еще более дикий вид.
Мариана любила приходить сюда под вечер с отцом, в час, когда отсветы костра, на котором цыгане готовили ужин, сливались с печальным закатом, отражавшимся в медленных водах реки. В эти минуты, сидя с Жулио на скамейке у мола, она вновь воскрешала в памяти эти вечера — и вспоминала так, словно Жулио тоже неизменно принимал в них участие.
— На меня так хорошо действует покой этих мест. И свежесть ветра. Мы с отцом часто здесь бываем. Мы приходим сюда, на берег, посмотреть на цыган.
Предвещая сумерки, свет уходящего дня разливался с запада по направлению к излучине реки, заполняя просветы между облаками; наконец последний луч его, точно в агонии, замер на верхушках деревьев. Лицо Марианы приняло тот же фиолетовый оттенок, что и наступающий вечер.
— Есть что-то удивительно притягательное в цыганах. Они для нас воплощение мятежа.
— И нищеты, отсталости, — добавил Жулио. — Мы всегда романтизируем несчастье, чтобы оно не мешало нам спокойно переваривать пищу.
Мариана раздраженно перебила его:
— Собственно говоря, кем ты себя считаешь? Пророком?..
— В таком случае мне не хватает бороды. Даже самому осовремененному пророку пришлось бы придерживаться определенных традиций… С бритым лицом он ни на кого бы не произвел впечатления.
Она сцепила руки под коленом и откинулась на спинку скамьи.
— Расскажи мне еще что-нибудь о себе, прошу тебя!
— Я уже все рассказал сегодня утром.
— Ну перестань рисоваться!
— А знаешь, я подумал то же самое. Может быть, ты и права, — он помрачнел и принялся обрывать листья с кустов роз, посаженных у стены. — Если уж тебе так хочется знать… В общем-то все очень просто, и мне даже приятно иногда об этом поговорить… Я живу с бабушкой. Матери своей я не помню. А отец зарабатывает деньги, надувая таможенников на границе.
— Увлекательная жизнь.
— Ты просто неисправима со своей манией подслащать пилюлю! Ты вся во власти дешевой литературы и цветного кино.
— А также, прибавь сюда, жизни, где ничего не случается. Ты уже видел, на какой сцене происходит действие. Я чувствую себя угнетенной. Мне хотелось бы жить, Жулио, хотелось бы жить как все.
