— Солнышко, я уж как могу. Постараюсь… если бы от меня зависело… Родной, давай ты мне поможешь немножко? Мне с вами надо поговорить… со всеми…
— Нет…
Лампочка в коридоре давно перегорела, но в зеркале он всё равно отлично видел — себя. Испитое лицо, кое-как собранные в хвост давно не мытые и нечёсаные волосы, седых и чёрных примерно поровну; на левом виске — очень некрасивый, но уже побелевший и сгладившийся от времени шрам, и много мелких параллельных друг другу шрамов, где только можно — снятие метаморфозных форм «в полевых условиях» даром не прошло. Сейчас видна только «сеточка» на шее, остальное — под рубашкой.
От одного вида этой рубашки тошнит. От запаха тоже. Сколько он её не снимал? Неделю? Или уже больше?
Да, дружок, ты отлично справился, надо признать.
Дорога к итогу оказалась короче, чем ты думал, верно?
— Ит, кошку покорми! — крикнул с кухни Ри. — Она оборалась уже!..
— Сейчас, — отозвался он.
Кажется, это называется — опуститься? Ну да. Именно так это и называется. Мы опустились. Или, может, нас — опустили?
Впрочем, какая разница.
* * *
Фишка стояла у холодильника, трогала лапой дверь и мяукала — тихо, хрипло, но почти не переставая. Ри сидел на расшатанном стуле, подвязанном шпагатом, и меланхолично щипал струны. Петь он уже не пытался, понял, что ничего не выйдет. На столе перед ним был полный раздрай: две переполненные пепельницы (как же воняют… и как лень выбрасывать), открытые недоеденные консервы — килька в томате, шпроты; заветренные косо порезанные огурцы и сало, которое пахло так, что с души воротило ещё хуже, чем от бычков. Хлебные крошки, мутные рюмки, грязные вилки и тарелки органично дополняли пейзаж и замечательно в него вписывались. Не хватало, пожалуй, только, чтобы кто-то наблевал в углу. Для полноты картины. Натюрморт, мать его. Как же тошно.
Ит открыл холодильник, вытащил кастрюлю — да, на одну кормёжку рыбы хватит, и, кажется, в морозилке есть ещё. Надо сварить, пусть будет.
Фишка присела рядом со своим блюдечком (единственный чистый предмет на кухне, не иначе как Скрипач вымыл) и, тихонько урча, приступила к трапезе. Ит погладил её по спинке, выпрямился. Потянулся. Глянул на Ри.
— Ну и рожа у тебя, — со смешком констатировал он.
— Твоя будто лучше.
— Лучше. Мне хотя бы глаз не подбили в этой очереди.
— Если бы мне глаз не подбили, мы бы ничего не взяли, — Ри сунул гитару куда-то в угол, подцепил кусок сала, отправил в рот. — Будешь?
— А то.
— Рыжий?..
— Пока нет, у Берты сидит.
— Понял…
Выпили, не чокаясь. Водка была явно палёная, тёплая, но это уже давно не имело значения. Ит украдкой рассматривал Ри — да, и ему отражение, наверное, не соврёт. Лицо ничуть не лучше, чем у самого Ита, волосы тоже… разве что седина, пожалуй, выглядит пристойней. Точнее, будет выглядеть, если Ри удосужится хотя бы помыться.
Только вот на хрен ему это надо.
А бланш под глазом, надо сказать, очень эстетичный получился. Боевая рана. Медаль за доблесть.
Твою. Мать.
— Ит, ты съездишь со мной? — спросил Ри, глядя на друга поверх рюмки.
— Да, — кивнул тот. — Но ненадолго, сам понимаешь. На пару дней съезжу.
— Хорошо, — откликнулся Ри. — Тяжело в это время… одному.
— Знаю, — Ит кивнул. — Мне тоже.
— Всем тоже, — покивал Ри. — Прибрать там надо будет. Покрасить решётку, помыть… Слушай, а какие цветы, ты говорил, можно осенью сажать?
— Я завтра смотаюсь на рынок, там как раз бабки торгуют. Может, лилии куплю какие-нибудь. И ещё можно… у нас хоста большая разрослась, я её на две поделил и рассадил, а мелкие отростки пока что сзади, за камнем прикопал. Вот их заберём в Питер. Хорошо растут. А можно совместить. Давай перед дорогой метнёмся вместе на Белорусскую, рынок там рядом. Может, успеем…
— Хоста — это которая с большими листьями?
— Ага, — Ит зевнул. — Она цветёт ещё. Небольшие фиолетовые цветы такие. Немножко похоже на гицеру.
В кухню вошёл Скрипач, придвинул к столу табуретку. Сел. Молча налил рюмку водки, опрокинул себе в рот. Брезгливо оглядел стол, вытащил из пепельницы бычок подлиннее, прикурил, жадно затянулся.
— Как там? — спросил Ит.
— Сказала, что сейчас подойдёт.
