АНДРЕЙ: Не помню. Узнал сразу, а когда последний раз виделись, – не помню.
КАБАН: Я десятку сидел. На воле три года. Получается, тринадцать лет.
АНДРЕЙ: Меньше. Я к тебе на зону приезжал, с Рыжим и Ежом, помнишь? Двенадцать.
КАБАН: Точно. Ежа еще на свиданку не пустили, он, черт бухой, по ходу мусора послал. Говорили, тебя увалили. Там (машет головой). За бугром. В цинке привезли.
АНДРЕЙ: Про цинк гонят, говорили, что прикопали, как собаку, в лесу.
КАБАН (наливает): Чудеса. Здесь, в Крыму, случайно встретить, да еще в таких вот обстоятельствах. В стесненных.
АНДРЕЙ: Случай. Хуже, когда терпилу встречаешь. Ты его забыл давно, а он тебя помнит.
Кабан смеется.
Ладно, Саня, разбиваем понт, мне еще машину забрать надо, собака там у меня, воет, наверное.
КАБАН: Запиши телефон. Мы еще пошпилим неделю и дальше поедем. Давай увидимся, посидим в нормальном месте, с женой познакомлю.
АНДРЕЙ: Диктуй.
КАБАН: Сейчас (достает коммуникатор, нажимает кнопки). Я так не помню.
* * *
Москва, кладбище.
Заезжает похоронная процессия. Катафалк, несколько легковых автомобилей, похоронных автобусов нет, людей немного.
Видно, как выносят гроб, четыре венка, за гробом идут Марина, Люба, Саша, Алексей Степанович, еще несколько человек. Марина и Люба в трауре, рыдают.
Картинка меняется, вид на похоронную процессию через объектив видеокамеры, которая снимает через затемненное стекло автомобиля, припаркованного вдалеке от могилы, камера наезжает.
ГОЛОС: ЗА КАДРОМ (с легким южным акцентом): А это кто там идет с его любовницей?
ДРУГОЙ ГОЛОС: Телка какая-то. Не видел раньше.
Камера увеличивает и показывает Любу, она идет рядом с Мариной, но в отличие от нее – не плачет, у Любы спокойное лицо, время от времени она вытирает сухие глаза платком.
* * *
Комната для переговоров, большой стол красного дерева, плазменный телевизор, дорогой дизайн.
Цвета в интерьере – похоронные, металлизированные краски, красно-коричневые, с золотом, стены.
На столе стоит портрет Савелюшкина с траурной лентой.
За столом – Саша, Марина, Алексей Степанович и Николай Михайлович.
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Итак, господа, похоронив Артура Альбертовича, пора нам самим понять, на каком свете мы находимся.
АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Собрание миноритарных акционеров предлагаю считать открытым.
САША: Я не акционер. Может, я пойду?
АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Саша, мы тоже не акционеры. Артур все, что у нас было, оформлял на себя. У меня пять процентов в фирме и у Николая – пять, а на балансе имущество – два компьютера и автомобиль «Волга».
САША: А куда же все делось?
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Вот здесь мы рассчитываем на твою помощь. Ты же водитель был, всегда с Артуром, думаю, больше нашего знаешь. Ты и Марина.
МАРИНА: Не знаю я ничего. Квартира, где мы жили, на Артуре, офис этот – в аренде, на год с правом продления. Я только судилась по его делам, вот и вся юридическая помощь. Смешно сказать, пять лет с ним, не знаю ничего.
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Говорил я покойному, надо «в белую» работать, закончилось время. Давно говорил.
АЛЕКСЕЙ СТЕПАНОВИЧ: Практически все свои активы Артур вложил в землю. Два участка в Москве, под застройку. Семь десятых и полтора гектара.
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: У него еще в Жуковке участок, и в Геленджике дом.
МАРИНА: Давайте сначала определимся, для кого мы выясняем. Все имущество – не наше. Дочь объявилась. В гости к папе приехала, познакомиться, случайно захватила с собой свидетельство о браке между Артуром и ее мамой, Екатериной Григорьевной Мурши. И как результат этого брака – свидетельство о рождении Савелюшкиной Любови Артуровны. И паспорт.
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Марина, я тебя понимаю. Ты с ней общаешься, она в твоей квартире живет. Что Люба думает, наследница?
МАРИНА: Николай Михайлович, у меня квартира своя, отцовская, в Химках. А Люба пускай хоть завтра открывает наследство, через полгода получит эту, на Остоженке, в собственность. Я завтра перееду.
НИКОЛАЙ МИХАЙЛОВИЧ: Это она тебе так говорит? Съезжай – и все на этом?
МАРИНА: Да не говорит она ничего. Спать я там не могу, все время кошмары снятся. То Артур окровавленный, то вообще не пойми что, просыпаюсь полумертвая, как и не спала.
