Взял Жорка шариковую самописку, поставил, где приказано, свою незамысловатую подпись, посмотрел на закорючку над последней буквой, вздохнул, как после тяжелой работы. Деньги принял, не считая, положил в самый надежный карман и вымолвил степенно:
— Спасибо. Понимаю, не вашими заботами почесть мне оказана, но и вам большущее спасибо. Вы, может, не знаете, как оно, на ногах-то.
— Да скажи ты ей, докуке своей голосистой, пусть сама на колонку бегает, — опять встряла табельщица. — Мужнее ль дело поросятам хлебово месить? Гвардеец ты аль кто?..
Вступил Жорка в свой проулок, а Домна встречает полным голосом:
— Ах ты, жердя самоходная! Ты с каких это доходов назюзюкался? Да я ж тебя вот как возьму да как тряхну!
И ясное дело — за пельки Жорку. Ну — катавасия! Только что-то не сработало. Вдруг отстранил Жорка свою благоверную и говорит внушительно:
— Цыц, Домна! Ты что раскудахталась на весь поселок? Не пил я, понятно тебе! Росиночки малой во рту не держал. А что шатает малость, это, наверно, потому, что мне вот тоже присвоили. На-ка, прими. Да ты, как положено, честь по чести! — чуточек повысил он голос. И добавил вразумительно: — Голова твоя бабская! Разве допустимо такие-то денежки пропивать?
Ноги подкосились у Домнушки. Руки ни вверх, ни вниз. Раскрыла рот и только и вымолвила:
— Жорочка. Родненький. Голубчик мой беленький. Это что ж получается, гвардеец ты теперя? А как же быть нам? Водички-то свеженькой у нас ни капельки.
И впервые в жизни, схватив ведерки, сама припустилась на колонку. Так оно было. А что переменилось в Егоровой жизни, Гордей Калиныч не понял. Ну, если два дня Домна пожила на самообслуживании. Да и какой из Жорки гвардеец. Шемело. Еще понятнее — Тихий…
У стрельцовской калитки Егор Аниканович остановился, потрогал за макушку гнилой столбик, на котором почему-то еще держались ржавые петли со скрипом, оглядел тополь, прислушался, сказал добродушно:
— Стрекотят. Живут.
Обрадовался Гордей. С таким настроением Жорка непременно присядет на скамью. Пригласил:
— Покурим, сосед, «Беломорчик» из «Явы», не табак — ладан божий. — И для пущей убедительности достал почти полную пачку папирос.
Взял Тихий папиросу, помял в пальцах, понюхал. Возвратил:
— Не нашей ноздре аромат, — сказал с усмешкой. — Мы — самосадик. А что, если выведут, — на тот год ты опять с компанией. Хорошая птица, верная. — И, крякнув почти по-стариковски, сел на край дубовой плахи. Свернул в палец толщиной, прикурил от дедовой зажигалки, пустил дым, как из мартеновской трубы, продолжал неожиданно: — Женил бы ты, что ль, Ванька свово.
— Успеется, — ответил дед, а сам подумал: «Вот ведь и Жорик не прост. Издали начинает, к чему подведет?»
— По севрюгу наладились? — продолжал Егор Аниканович все так же заинтересованно. — Небось снасти поволокли туда — кита заарканить можно, а принесут — кошке на один зуб. Ловцы-молодцы. С Серегой как — не поцапались?
— Так… это у них завсегда полосками, — опешил Гордей от такой догадливости соседа. Ну прямо подменили человека. — А что стряслось?
— Как тебе сказать? — пососал Егор ядовитую свою цигарку. — Я вот со стороны так полагаю: раздоры у нас получаются. И в бригаде, и вообще. Если прямо сказать: Ванек затевает. Я не к тому, а все же. Хоть в ударниках, хотя и вовсе в самых главных передовиках, если без согласия народа — какой хрен радости? А? — и посмотрел не на Гордея, а на Оськин хвост, высунувшийся над краем гнезда.
— Если б чуток понятнее, все бы уразумел, — раздраженно произнес Гордей Калиныч. Ему такая прямота, такая уверенность соседа очень даже не понравилась. Как так: Ванек затевает? Какие такие раздоры?
— Понятнее тоже можно, — угрюмо согласился Тихий. — Иван, сам сказал, плотичек на Оке стращает, а я, к примеру сказать, ток что с работы чапаю. Почему так?
— Теперь что — Ивану за тебя всякое-якое по квартиркам рассовывать? — едко спросил дед, закуривая вторую подряд папиросу.
— Наоборот получается, — тоже резко и едко бросил Егор. — Он начубучил, а мы вдесятером паримся. Во как, дед-драбанет. И ты не ковырься, когда тебе напрямки говорят. Недовольны в бригаде Иваном. Не в ту дырку он лезет. Сварил без спроса один стычок, а его надо газосваркой делать. Нельзя так, технология существует и все такое. Вырезать приказали. Наново варить приказали. Мошкара — это у нас все собаки знают — своих прав никому не уступит. Во как дело у нас корячится. Женил бы ты Ванька, может, остепенился бы. Невеста, слыхать, сама к нему липнет. Богатая, красивая, черта еще надо.
