И в том, и в другом случае это будут отменные почти двадцать один день и двадцать ночей отпуска. И я вздохнул облегченно. Но рано. Предстояло решить. Да, время было. Больше, чем в самолете. Но меньше, чем вечность. И я вздохнул по рабочему резко выдохнул. Я думаю, я уже думаю, думаю, думаю.
Я думаю, лежа на полке. Я думаю, разминая ноги в проходе. Я думаю, куря в тамбуре. Я думаю у окна. Под подозревающие взгляды соседей. Под чайностаканное звяканье проводницы. Под угрожающее тиканье вагонных колес.
Мы познакомились… Я снял Анну на открытии выставки современного оборудования. Шеф отправил меня поглазеть на всякий случай. И я выглазил ее. Она также праздно шаталась среди толпы. Приборы ей были не нужны. Она просто пошла на выставку. У нее был выходной. И не было того, с кем его. Им стал я:
– Здравствуйте, рад приветствовать пятитысячного посетителя выставки.
– Неужели?
– Вам полагается приз в качестве персонального гида и чашки лучшего кофе.
– С удовольствием…
…
– С удовольствием…
…
– С удовольствием…
С ней оказалось легко. И в разговоре, и в постели. Болтать и утопать. И существовать. Я мог пропасть и появиться. Без вопросов. И я пропадал. Все реже. И появлялся. Все чаще. Я стал дорожить нашим временем. Но откуда, откуда, зачем:
– Любишь? Не любишь?
Я жму плечами и проводница сует мне пачку печенья. Требует денег. И я даю. А вагон качается, и она берет меня под руку. Проводница пахнет дурной историей. А поезд несется, несет меня, приближает. И чем дальше, тем меньше он стоит на промежуточных станциях. Ему перестают попадаться красные светофоры. И он мчится, мчится, как верный муж из командировки. На всех парах.
Я вижу скалы. И море. Его запах еще не проник в вагон.
– Прибытие через полчаса, – намекает проводница.
– Да-да, – киваю, – может быть в следующий раз…
– Дурак.
– Возможно.
Но как же, как же так? Анна, какого черта? Я схожу с поезда один. И не гляжу по сторонам. Таксист, укладывая мою сумку в багажник, сочувственно кивает:
– Лечиться?
– Лечиться.
Гостиница. Душ. Громадная двуспальная кровать. Я падаю поперек нее. А рядом на тумбочке телефон:
– Любишь? Не любишь?
Закрыть глаза и провалиться. Там за окном что-то шуршит. Шоссе? Море? Фантик в женских руках на соседнем балконе?
Открыты глаза. По потолку и стенам бродят какие-то тени. Утро? День? Ночь? Какая разница? Какая разница…
Стучат.
– Да?
– Что-нибудь покушать?
– Нет.
Опять стучат.
– Да?
– К вам можно?
Встаю, заматываюсь в простынь:
– Что случилось?
– Вы не выходили из номера двое суток. У вас все в порядке?
– Да-да, конечно, все в порядке. У меня полный ажур. Я скоро выйду…
Двое суток… Плюс время в поезде. Хорошенький отпуск. «Любишь – не любишь…» Какого черта? Я – молод, здоров, полон сил.
Душ и бритва. Одеколон. На выходе из гостиницы раскланиваюсь со швейцаром, которого не заметил по приезду:
– Привет, старик.
На набережной расшаркиваюсь с милиционером:
– Наше почтение властям.
У бара киваю трем блестящим:
– Здравствуйте, проститутки.
И старик, и служивый, и девицы – все ответили мне приветливыми, гостеприимными улыбками. Так и должно быть. Здесь все должны улыбаться. Здесь все должны быть довольны. И я, и та одинокая девушка, и та, и та, и та, и та, и та, и та…
Мы шли навстречу друг другу и улыбались. Я – вполне приличный шатен. Они – вполне приличные брюнетки, блондинки, шатенки тож. Я – необъяснимо легко и свободно. Они – заметно напряженно и вкрадчиво.
«Сближайтесь!» – орал где-то купидон и заряжал свой арбалет. Я слышал свист его стрел. Но они отскакивали от меня, как будто на мне была не шелковая рубашка, а кованые рыцарские латы: «Бздынь… Бздынь… Бздынь…»
Ж замедляли шаг. И наверное оборачивались, когда я такой улыбающийся, такой обнадеживающий проходил мимо.
Я не мог остановиться. «Какого черта?» – спрашивал себя и получал ответ: «Любишь? Не любишь?» Мои ноги отказывались меня слушать и несли, несли, несли. По набережной. Потом по маленьким крутым улочкам. Через площадь. И сквозь парк.
Я обошел в этом курортном местечке все, что мог. Я разошелся со всеми девушками, с которыми мог бы сойтись. И я обессилил. Я сник. Я сдался. Уселся на конце пирса, взрезающего море. Он был пуст. Пары покинули его ненадолго для романтического ужина. Они вернутся, набив желудки. Сюда. Или сразу – в постель. Но минут сто двадцать я имел независимо. Мог спокойно глядеть в море и спрашивать его ли, не переходя на шепот:
