Одолень-трава - страница 67

У Трубной площади Николай Сергеевич свернул на Цветной бульвар.

В самом начале бульвара, у длинного ряда газетных щитов, было более людно, чем обычно. Два молоденьких лейтенанта читали свою «Красную звезду», а среди остального штатского люда, толпившегося около других газет, много было седовласых ветеранов в орденах или с разноцветными планками на пиджаках. Ну да, сегодня годовщина окончания войны на Дальнем Востоке. Вон и его большой, чуть ли не во всю полосу, курильский очерк издали виден.

О чем думают эти бывшие солдаты и матросы, какие чувства владеют ими сейчас? Может быть, вспоминают свою фронтовую молодость, а может, пробегают газетные столбцы в тайной надежде прочитать описание знакомых мест, встретить и через десятки лет незабытые имена своих боевых друзей. Возможно, среди тех, кто стоит у газетных щитов или сидит на ближних лавочках, отыскался бы — а вдруг?! — кто-то из его побратимов, штурмовавших вместе с ним бухту Каменистую, да только как об этом узнаешь?! Но если и нет тут никого из их десанта (что всего вероятнее), газета не тому, так другому может попасться на глаза — ведь она будет читаться по всей стране…

Жаркими красками погожей осени горел и Цветной бульвар. Он шире, просторнее Страстного, деревьям здесь свободно, и они вздымают свои могучие кроны к самому небу. И если оторвется от ветки на той высоте просвеченный солнцем желтый лист, то долго плавает в воздухе, планируя над дорожкой то в одну, то в другую сторону, словно выбирает, где ему лучше лечь на землю.

«А не потому ли я и этот пробитый солнечным лучом лист замечаю, и этими могучими тополями и кленами любуюсь, что нынешний день у меня — особенный день. Неделю назад я шел этой дорогой, а в глазах стояла картина суда, и до того ли было, чтобы замечать, как падает кленовый лист! Нынче — другое. Нынче вот эти бывшие солдаты, и не только они, отмечают годовщину окончательной нашей победы, а мне удалось в этот именно день помянуть добрым словом тех, кто добывал победу, но дожить до нее не дожил… А еще ведь в этом очерке есть частица и меня самого, моей биографии, потому, может быть, он так легко и трудно писался…»

Николай Сергеевич вспомнил, как, поставив последнюю точку в очерке, он почувствовал небывалое опустошение: и мыслей никаких в голове, и сердце словно бы ослепло и оглохло. И вот уже сколько прошло с того дня, а он и до сих пор не может выдавить из себя ничего мало-мальски стоящего. Он по-прежнему аккуратно ходит в редакцию и старается не выпадать из общего рабочего ритма: первую половину дня раскачивается, а во второй, подчиняясь нарастающим оборотам редакционного маховика, суетится: вычитывает гранки, сокращает «повисшие хвосты», придумывает «шапки» и меняет заголовки. Но вычитывает гранки чужих очерков, меняет заголовки чужих статей. После курильского очерка не написалось ни одной строки.

Ну конечно, еще и суд выбил из колеи. «Отпущение грехов» преступнику, покушавшемуся на человеческую жизнь, не выходит из головы, сидит в сознании постоянно напоминающей о себе занозой. Начнет Николай Сергеевич думать о своих встречах на Ангаре, а мысли незаметно перескакивают на разбирательство, на случай в электричке, о котором написал рабочий… Вот он и решил сегодня побывать в милиции у знакомого лейтенанта, поговорить о том, что его мучило.

Встретил он Николая Сергеевича — не то что в первый раз! — почти радушно. Вышел из-за стола, пожал руку, усадил в кресло.

— Читал, читал вашу «Бухту Каменистую». Хорошо, душевно вы о своем друге написали… А ведь я тоже, представьте, на Тихом океане служил. Правда, не на кораблях, а в береговой обороне. На Курилах быть не пришлось. Мы брали корейские порты Юки, Расин, Сейсин…

Лейтенант прошелся вдоль стены по свою сторону стола, остановился, уперевшись руками в спинку кресла.

— Читал я и, конечно, вспоминал своих товарищей: и тех, что остались и живых, и тех, что полегли в чужой земле. Никаких памятников на их могилах нет. Да если бы и были — кто из родных и близких их бы увидел! Погибшие остались лишь в памяти родных да в нашей памяти. Но мы уходим, нас остается все меньше. И не так уж далек тот год и день, когда не станет последнего фронтовика.