Одолень-трава - страница 48

— Но тут-то всего-навсего парнишка!

— А парнишка — что, не человек?.. А уж если ты о том, что, мол, он еще маленький, несмышленый — так тем более подло и низко четырем лоботрясам измываться над меньшим своим братом. Естественно, человечно вставать на защиту малого, слабого. У вас же все наизнанку, все навыворот. А нашелся человек, который встал, — вы, вместо того чтобы устыдиться низости своего поступка, вчетвером кинулись на него.

— И вовсе не вчетвером.

— Это ничего не меняет. Ведь никто из вас четверых не встал на его сторону… Прикинь-ка опять на себя. Ты идешь переулком, и какой-то хулиган напал на тебя. Ты, конечно же, дашь ему сдачи. Но вот ты повстречал не одного, а четверых, и хотя в драку с тобой полез только один, а остальные стоят в сторонке — каково у тебя будет самочувствие в этой драке? Ведь ты не знаешь, в сторонке они стоят или в резерве… Так вот вы кинулись на него. И не просто кинулись, но даже замахнулись на саму его жизнь…

— А зачем он встрял не в свое дело? Шел бы своей дорогой, и никто бы его не тронул.

— Какое дело? О каком деле ты говоришь? Разве у вас со школьником было какое-то «свое» дело, спорный, запутанный, нерешенный вопрос? Ничего подобного, никакого дела с этим мальчишкой у вас не было. Вы просто над ним потешались, наслаждались его испугом, растерянностью, а парень увидел это и стал на защиту… вот мы и опять о том же — на защиту человеческого достоинства.

— Но с кулаками, с кулаками-то он зачем полез?

— А ему ничего другого не оставалось. На его мирное «отпустите парнишку» вы как ответили? То-то!.. Видишь ли, ты все стараешься свести к драке, и у тебя даже так получается, что этот парень на вас первым с кулаками полез — смотри-ка, какой задира, какой бандюга! А ты думай о другом. Думай, что было первопричиной, и что вы отстаивали в этой драке? Право четырех сильных парней издеваться над школьником?.. И мы еще ничего не говорили про нож…

— Нож — случайность. Он мог быть, мог и не быть. Как раз у моих знакомых — это уж точно — ножей не водится. Ты же знаешь: тот парень не из нашей компании.

— Это мало что меняет. Парень-то со стороны, а смотри, как он хорошо вписался в вашу компанию!.. Хоть кто-нибудь из вас его одернул во время этой увеселительной прогулки? Ничего похожего!

— Мы ничего не знали про нож. Он мог быть и не быть…

— Хорошо. Нож — случайность. Хочешь — совсем его исключим из разговора. И что же остается без него? А остается — шоферу не заплатили два семьдесят — велики ли деньги! — да с мальчуганом шутку выкинули, пусть бы даже и кепку сняли, она тоже небось не дороже двух рублей семи десяти копеек стоит… Остается два случая мелкого хулиганства, как это у нас принято писать в милицейских протоколах, так, что ли?

— И так, и не так.

— Вот теперь-то, я вижу, ты действительно начинаешь что-то понимать… Не так. Не так! Какое это мелкое хулиганство, когда и в том, и в другом случае совершено страшное преступление — злонамеренно, с заранее обдуманным умыслом было унижено человеческое достоинство! То самое, которое порядочные люди ценят ничуть не дешевле самой жизни…

Потянуло сквозняком, приоткрытая дверь кабинета пошла, пошла дальше, распахнулась настежь, и тут же громко хлопнула входная. Должно быть, это Вадим вернулся из магазина.

Да, Вадима не было в кабинете. Просто Николаю Сергеевичу очень хотелось, чтобы он, уведенный матерью, вернулся. И как радостно дрогнуло его сердце, когда дверь тихонько приоткрылась. Но нет, в нее никто не вошел. И Николаю Сергеевичу ничего не оставалось, как поговорить с Вадимом хотя бы мысленно. Все равно ни о чем другом думать сейчас он был не в состоянии.

И вот теперь, «выговорившись», чувствовал он себя уже не так тяжело и подавленно. Теперь он хоть знал, что сказать сыну, когда они вернутся к неоконченному разговору. А Николай Сергеевич хотел надеяться, что рано или поздно они вернутся. Не могут не вернуться. Потому что должны же они наконец понять друг друга. Чужие люди и то понимают. Так неужто сын не поймет своего отца?!