. Кокнули его вместе с женой, дай Бог памяти, году в девяносто втором… Убийц, ясненько-колбасненько, не нашли…
— А дети? Как же их-то?
— А они сбежали. И где-то почти год хоронились. Я так думаю, что у Старшего-то точно крыша от всего этого отъехала. Судя по его последующим действиям.
Больше всего на свете Генка ненавидел общественный транспорт. Вонючие, замасленные куртки, полузастёгнутые ширинки, шершавые пальто, пояса которых царапают щёки, огромные сумки, которые норовят поставить тебе на голову… Неужели придётся ехать?!
И ещё проблема — менты. Ментов Генка ненавидел тоже. Ещё он ненавидел алкашей, стариков и старух, бомжей, бандитов, тёток, от которых воняет духами, ухоженных, чистеньких детишек с портфельчиками и без — в общем, устав от перечисления, можно сказать, что Генка ненавидел почти весь мир. В этом жутковатом калейдоскопе Генкиной ненависти было два исключения: Валька и Ёська. Теперь вот ещё Вилли появился. Генка изо всех сил старался, чтобы об исключениях знало как можно меньше народу. Любая привязанность — это слабость, ниточка, за которую можно потянуть. Генка категорически не желал, чтобы кто-нибудь тянул его за ниточку. Генка желал дергать за ниточки сам.
Прежде, чем что-то решать, следовало отыскать Ёську, поговорить с ним. Найти Ёську просто — наверняка с новой книжкой у пруда сидит. Спрыгнув со стула, Генка распахнул дверь и на несколько секунд замер на деревянном высоком крыльце, готовясь к спуску. Справа между стволами сосен поблескивала поверхность озера, слева стояли три заколоченных корпуса, а прямо перед Генкой, метрах в пяти от крыльца, маячил скрытый под зелёной крышей умывальник с семью расположенными в ряд кранами и жестяным желобом для стока воды. Пахло водой и опавшими листьями. Генка вдохнул терпкий осенний воздух и, кряхтя, начал спускаться с крыльца.
Ёська лежал на мостках на животе и заворожённо глядел в глубину пруда. Раскрытая и придавленная палкой книга покоилась рядом. Тут же стояли две стеклянных банки, в которых копошилось что-то умеренно отвратительное.
— Ты смотри, Генка, это наверняка — водяной скорпион, — не оборачиваясь, сказал Ёська, узнав брата по шагам. — Вон там, на картинке, сравни. А это у него дыхательная трубка торчит… Мне первый раз попался. Он на гнилой лист похож, его не видно, так и в книжке сказано. Но я подстерёг, когда он пошевелился… Здорово, правда?
— Отличный водяной скорпион, — сдержанно согласился Генка. — Оторвись от них маленько, разговор есть.
— Чего, опять жрать? Я не хочу, — закапризничал Ёська и обернулся. Круглый белобрысый затылок сменился на не менее круглую и белобрысую мордашку. — Пусть Валька лопает. Так, как ты меня кормишь, только землеройки едят. Я читал…
— Не про жратву речь, слушай сюда, — тяжело уронил Генка, глядя на брата холодными как вода глазами. Ёська мигом подобрался, сел, подтянув под себя ноги.
— Вилли-новичка видел?
— Да, видел, — серьёзно кивнул Ёська.
— Как тебе?
— Мне он понравился, — от капризности не осталось и следа, Ёська тщательно подбирал слова, поглядывал на брата с нескрываемой опаской. — Он хорошо говорит, интересно.
— Его история — всё брехня, верно?
— Пожалуй, да… — Ёська ещё больше съёжился под тяжёлым Генкиным взглядом.
— «Подснежник»[19], ты думаешь? Чей? Пацан ведь совсем…
— Не «подснежник», нет! — Ёська энергично замотал круглой головой. — Он один, совсем один, никого за ним нет — я чувствую.
— Зачем тогда брешет?
— Не знаю. Может, по голове ударили? Может, хочет чего?
— Угу! — Генка удовлетворённо кивнул. — Хочет. Хочет, чтобы мы ему сестру нашли.
— Какую сестру? Где? Почему — мы?
— Третье — понятно, — Генка сплюнул в воду и замысловато выругался. — Все, даже менты, знают, как я братцев опекаю… чтоб вам всем провалиться!
— Если мы провалимся, ты, Гена, совсем озвереешь, — серьёзно сказал Ёська, глядя куда-то в сторону озера.
— Зверю жить лучше…
— Но ты — человек…
— Я — не человек! — неожиданно сорвался на крик Генка. — Давно не человек! И не был никогда! Я — урод!
— Прекрати, пожалуйста, — тихо попросил Ёська. — Если бы не ты, мы с Валькой уже пять лет как в земле гнили…
