— Мама не ослепнет? — спросил Джон.
— Конечно, нет, — ответил папа и полез в карман. — Ты говорил, что хочешь новые удочки? Ну, так возьми, — он протянул Джону несколько монет, и Джон тут же забыл о неприятной размолвке.
— Выпьем кофе в саду, — предложила мама и повернулась ко мне.
Глаза у нее покраснели и воспалились от соли и слез.
Мы выпили кофе и все стало, как всегда, но я задумалась. Я давно знала, что мама несчастлива, но отблеск ненависти в ее взгляде был чем-то новым. Я даже слегка испугалась, хотя и не была уверена в своем впечатлении.
В тот вечер мы с Берти отправились на прогулку с моими родителями. Я просто не хотела оставлять их наедине. Папа шел впереди навстречу закату, как обычно, опираясь на свою изящную трость. Мы прошли совсем недалеко от места наших встреч с Френсисом, и я почувствовала, что покраснела, и все это заметили.
— Ага! — воскликнула Берти, — вот где ты пропадаешь.
— А ты имеешь что-то против?
— Теперь я все понял, — заявил папа.
— Не глупи, — возразила мать, — девочка просто загорает нагишом там, где ее никто не видит. Все вполне невинно.
— Невинно? — повторила Берти с улыбочкой.
Следующие несколько дней мне было трудно оставаться самой собой. Я испытывала странное беспокойство, как будто мой секрет уже раскрыт и над тайными свиданиями с Френсисом нависла какая-то угроза. Я ощущала, что дюны больше не принадлежат нам двоим, одним нам. Ведь папа прошел всего в нескольких шагах от того места, где мы с Френсисом… Эта мысль вызывала во мне холодную дрожь.
Но Френсис был по-прежнему весел. Он дарил мне радости жизни, заставляя смотреть проще на все проблемы и выдуманные сложности. Я узнала каждый дюйм его тела, но с каждой новой встречей открывала что-то неизведанное и удивительное. «Боже мой, — думала я, — как прекрасно устроена жизнь, когда любишь.»
В одно прекрасное утро, когда мы играли, закапывая друг друга в песок, на пляже неожиданно появилась Верти в красном купальнике. Мы едва успели одеться.
— Можно позагорать с вами? — поинтересовалась моя подруга, с интересом рассматривая отпечаток прекрасного тела Френсиса на песке.
— Если хочешь, — отозвалась я. Она улыбнулась своей двусмысленной улыбочкой и подошла к Френсису совсем близко. Я мысленно расхохоталась — это было такое откровенное и пошлое заигрывание, что, естественно, никак не могло подействовать на моего любимого.
— А если я тоже буду приходить сюда загорать? — снова спросила она.
— Пожалуйста, — отозвался Френсис.
«А сможем ли мы теперь оставаться вдвоем, »— спросила я себя. Но сразу откинула подозрения. Ну, пару дней Берти будет являться на пляж, но потом ей надоест уединение, берег и море, и она снова станет ездить в город на корты.
Следующий полдень она провела с нами. Френсис вел себя так, словно между нами ничего не было, он даже ни разу не взял меня за руку. Я пару раз попыталась поймать его взгляд, но он избегал этого. Мы играли в мяч. Берти несколько раз сделала вид, что спотыкается, а потом просто повалилась на песок. Френсис сел на корточки и стал осматривать ее коленку.
— Ничего не вижу, — любезно заметил он. Берти встала и несколько секунд хромала, но потом забыла о своей маленькой хитрости и снова стала носиться, как Прежде.
Все получилось именно так, как я и ожидала. Пару дней она загорала и купалась с нами, а на третий заявила, что ей все надоело и она едет играть в теннис. Мы с Френсисом снова остались одни.
Как-то раз воскресным вечером Джон вернулся с рыбалки какой-то красный и слишком возбужденный. Мама тут же поставила ему градусник — температура повысилась, а горло покраснело. Мы вызвали своего домашнего врача, и тот прописал пенициллин и сказал, что лучше положить Джона в больницу или придется дежурить у его кровати, не отходя ни на минутку. Так что нам с мамой и Нелли пришлось меняться и сидеть с ним по очереди. Мне удалось коротко переговорить с Френсисом и объяснить, что несколько дней мы с ним не сможем встречаться.
Температура не спадала, несмотря на пенициллин, и мы очень боялись, что у мальчика разовьется отек горла. Я с ужасом смотрела на его красное лицо и страдающие глаза, первый раз понимая, что значит для человека родной брат. Он никогда прежде не болел, и у меня никогда не было и мысли о том, что его можно потерять.
