* * *
Заснуть долго не удавалось. Мортон презирал тех, кто без нужды размышляет о прошлом. Но почему-то перед мысленным взором снова и снова мелькали воспоминания о школе. Вспоминался мальчишка, которого до оторопи пугали их выходки, – Симмс Майнор или, как его там, Симмонс? – вспоминались его круглые от ужаса глаза; ночь, когда он просил Мортона о помощи… Мальчишка был слабак… С насмешками хулиганов ему следовало обходиться так же, как Мортон обошелся с шахматными фигурами, – отметать с презрением. Именно это к лицу мужчине. То несчастье – вряд ли оно случилось по вине Мортона. Тем не менее Мортон чувствовал себя очень неуютно – ворочался и метался по перине, плотнее заворачиваясь в пальто.
Однако сон его сморил-таки, потому что позже он проснулся. Тишина стояла необычная – такая же, какая поразила его, когда он впервые увидел дом за прутьями ограды. Казалось, прислушивается сам мир. Мортону почудилось, что разбудили его некий звук, теперь исчезнувший, или движение в комнате, словно в паре футов от кровати прошел человек. Второе объяснение не годилось, потому что, сев в кровати, Мортон убедился, что определенно был один. Луна вышла из-за облаков и светила в окна, рисуя на полу черно-белые квадраты.
Мортон плотнее запахнул пальто на плечах и свесил ноги с кровати. Босым ступням пол показался ледяным, но Мортон встал и бесшумно подкрался к окну. Там он застыл, дожидаясь, когда звук раздастся снова. Но не было ничего, даже крика совы или шороха сквозняка, проникающего в щели оконных рам. Неужели бездонная тишина пробудила его ото сна? Нет, он был уверен, почти уверен, что услышал какой-то звук. Мортон попробовал описать его себе как негромкий скрежет, как резкий скрип, что-то среднее между камнем и деревом. Глядя сверху вниз на тисы, он чувствовал пространственную дезориентацию, со страхом не связанную. Призрачный свет, четкость очертаний, густота теней… Пространство сжалось, и на полную дурноты секунду шахматные фигуры стали одновременно большими и маленькими, по размеру его ладони. Мортон закрыл глаза, но голова закружилась так, что он поспешно открыл их. В бледном свете луны тени снова затрепетали, будто шевелясь.
Мортон схватился за оконную раму. Ему показалось, буквально на миг почудилось… Нет, нет, ничего не сдвинулось. Тисы стояли стройными рядами, как им и следовало, и это должно было успокоить, но у Мортона сильно, до звона, заложило уши. Если бы он заметил, что один из тисов выдвинулся вперед – скажем, пешка скользнула по серебристой глади травы, – то понял бы, что галлюцинирует, и испытал бы чуть ли не облегчение. Но это ожидание, эта тяжесть воздуха, эти неподвижные деревья, эта начатая игра были невыносимы, пугающи или того хуже. Мортон не мог отвернуться.
Он не знал, сколько простоял так, глядя на фигуры, в ожидании неслучившегося. Наконец он почувствовал, что луна села за дом, в трубе шумит ветерок, а ноги окоченели. Он доковылял до кровати и уснул неожиданно быстро, словно устав от упорной борьбы.
Разбудил Мортона стук. Сонный, он спустился по лестнице, протирая глаза, прошагал по коридору и распахнул парадную дверь. На пороге стоял мальчик с формой для пудинга и коричневым свертком в руках. Мальчишка протянул свою ношу Мортону.
– Пустую посуду, – буркнул он.
– Что?
– Мама велела забрать пустую посуду.
– Завтра заберешь, – сказал Мортон и стал закрывать дверь.
– Завтра вас снегом занесет.
Мортон замер. Открыв в полусонной спешке дверь, он мало что заметил, но ветер действительно стал сырым, а низкие облака висели ровным слоем.
– Ладно, – проговорил Мортон. – Жди здесь. – Вскоре он вернулся с пустой миской и блюдом из-под пирога и протянул их мальчишке.
Тот переминался с ноги на ногу, словно хотел в туалет, потом схватил грязную посуду, сунул в заплечный мешок и, не сказав больше ни слова, развернулся, чтобы уйти. Его спешка, хоть и не была дерзкой, задела Мортона за живое: в конце концов, он же платит матери этого мальчика, верно?
– Эй, куда так спешишь? – остановил его Мортон. – Это ты в гостиной нахулиганил? Ничего у тебя не выйдет, прекращай.
