Здесь буквы проплыли, словно стая китов среди айсбергов, мимо кусков грязного пенопласта, фанерной таблички «Проезд закрыт! Зона биологического заражения!» и трупов мышей. И как только буквы удалились от мертвых мышей, у тех загорелись красным светом глаза-бусинки.
Покачиваясь на волнах, буквы сложились в титр: «Самый страшный фильм самого безжалостного режиссера самой ужасной киноэпохи».
Затем слова титра распадались на буквы. А те взлетели над водой и понеслись вверх, по пути рассыпаясь на искры.
Оные пролетели сквозь бетон стока и фундамент старого дома и оказались в большом подвале, где находились сваленные в кучи старые плакаты фильмов ужасов и муляжи зомби и вампиров.
И тут буквы погасли, сменившись строками с именами и фамилиями пацанов и девчонок из съемочной группы.
2
Увы, после таких замечательных кадров дальше пошел полный отсой.
Фильмец, несмотря на огромный бюджет, оказался довольной примитивной шнягой со сценарием, который сварганил на переменке школьник четвертого класса («А тут зомби набежали. А они как рванут от зомби в переулок. А там тупик. А она: «Не хочу умирать!» А они ей: «Мы не умрем, у нас есть ружье и чипсы с минералкой». А зомби им: «У-у-у-у-у-у!» А они в зомби из ружья «Ба-бах!». А зомби снова «У-у-у-у!» А они снова как рванут от зомби. А зомби как рванут за ними. А она снова: «Не хочу!» А зомби снова: «У-у-у-у!» А они снова из ружья по зомби…»).
О том, в чей карман попала большая часть выделенных на сценарий и постановку этого фильма баблосы, история отечественной кинематографии умалчивает.
Сюжет сей белиберды считался избитым еще в 1970-х годах и мог порадовать наличием в нем штампов и маразмов разве что историков кино.
Оный был прост, как мозг канадского пенсионера. Группа из истерящих некомбатантов под командованием мужественного сержанта Смита (изгнанного из армии за слишком усердное пропивание казенного имущества), заперлась в супермаркете и отбивается там от живых мертвецов, делая гранаты из бутылок с оливковым маслом и используя топоры из секции «Все для дачи».
Зомби, как положено, воют, кусаются и ломятся в магазин. А сержант с братвой, как положено, отчаянно отбиваются, постоянно идиотски спрашивая у раненных: «Ты в порядке?» (а те даже с откушенными конечностями бодро улыбаются и говорят, мол, все ништяк, зема, мне никогда еще не было так хорошо и весело).
Впрочем, столь юную и неискушенную в черных жанрах зрительницу, как я, мувешник, как говорится, зацепил.
3
Затаив дыхание от переживаний, я пялилась на экран, покудова там не начались малоприятные для меня вещи: мерзкие зомби погонались за беззащитной белокурой девочкой, кричащей: «Помогите! Спасите! Я слишком молода, чтобы умирать!»
В свои десять лет я считала себя уже взрослой и немало повидавшей дамой (поэтому и уговорила маму повести меня на фильм ужасов, со смехом обещая, что «такая ерунда» меня ничуть не испугает). Однако, как только я увидела, что белобрысой актрисе — жертве халтурщика-режиссера — грозит неминуемая и чудовищно жуткая погибель, меня стало нехило колбасить.
Несмотря на то, что девочка совершенно не походила на меня внешне, я ощущала с ней какое-то внутреннее сходство. Ну, типа, родство душ и все такое.
Я настолько сильно переживала за судьбу девочки, что наконец не выдержала: бросила пакет с попкорном (который не замедлил просыпаться, словно конфетти на головы и плечи сидящих впереди меня зрителей) в экран и заорала на весь зал:
— Не трогайте ее, проклятые зомбики!
Но кровожадные твари меня не послушались. Они схватили девочку за ногу. Радостно завыли. И начали ее грызть, чавкая и безобразно хрустя костями.
Девочка, естественно, вопила от боли и звала на помощь.
Поскольку взгляд девочки был направлен в мою сторону, то мне, естественно, показалось, что она зовет на помощь именно меня. Но чем я могла ей помочь, если никто из зала даже пальцем не захотел пошевелить, дабы пресечь кровавую вакханалию на экране.
Я отвернулась от экрана кинозала, заплакала и сквозь слезы попросила:
— Ма-а-а-ма, выключи телевизор!
— Нельзя, Ника, — мама погладила меня по голове. — Фильм не положено останавливать. Пойдем отсюда.
