У тебя нет слов. Ты молчишь. Делаешь вид, что все еще изучаешь сей документ. Понятно, что нужно проявить мягкость и терпение. Снова объясняешь: адвокатам требуется конкретика – где, когда и, самое главное, что. Глядя на тебя, она кивает.
Постепенно, в течение следующих недель и месяцев, до тебя доходит, что письменный документ не появится никогда. У нее достанет сил тебя любить, достанет сил с тобой сбежать, но недостанет сил войти в зал суда и дать показания против мужа, который десятилетиями изводит ее бесполой тиранией, алкоголизмом и побоями. Она не сумеет, даже через адвоката, запросить у стоматолога справку о своих телесных повреждениях. У нее не получится прилюдно выложить то, чем она делится с тобой наедине.
Ты начинаешь понимать, что она, возможно, и свободная душа, какой ты ее воображал, но при этом – изломанная свободная душа. Ты начинаешь понимать, что в основе ее упрямства лежит стыд. Стыд перед людьми, стыд перед обществом. Она переживет изгнание из теннисного клуба за распутство, но ни за что не признает истинный характер своего брака. Тебе на ум приходят старые судебные прецеденты, когда преступники, в том числе и убийцы, женились на своих сообщницах, потому что жена имеет право не свидетельствовать против мужа. Но нынче, вдали от преступного мира, в респектабельной Деревне и множестве подобных ей тихих предместий по всей стране, находятся жены, которые, подчиняясь общественным и брачным условностям, отказываются давать показания против своих мужей.
А ведь есть и еще один фактор, о котором, как ни странно, ты не подумал. Как-то спокойным вечером – спокойным потому, что ты, официально заявив об отказе от этого проекта, избавился от всех ложных надежд и раздражения, – она негромко говорит:
– И вообще, если бы я на это пошла, он бы тут же приплел тебя.
Ты поражен. У тебя сложилось такое чувство, что распад брака Маклаудов не имел к тебе никакого отношения: ты ведь посторонний человек, который всего лишь указал на то, что по идее должно быть ясно как день. Да, ты в нее влюбился; да, ты с ней сбежал; но это не причины, а следствия.
Но тебе все равно повезло, что в своде законов больше нет статьи о прельщении. Нетрудно представить, как тебя вызывают в качестве свидетеля и дают слово. Отчасти тебе кажется, что это прекрасно, по-геройски. Ты репетируешь в голове характерные обмены репликами судебного заседания и проявляешь себя блестяще. Вплоть до последнего вопроса: «Да, между прочим, юный обольститель, юный соблазнитель, позвольте спросить: чем вы зарабатываете на жизнь?» Ты, естественно, отвечаешь: «Я учусь на юридическом факультете». И понимаешь, что тебе, по всей вероятности, придется сменить профессию.
* * *
Насколько тебе известно, проверив дом, половина которого принадлежит ей, она отправляется в гости к Джоан. Это само по себе неплохо, если не считать, что по возвращении от нее несет табаком. А однажды ты уловил и запах спиртного.
– Ты выпивала с Джоан?
– Выпивала? Дай подумать… Вполне возможно.
– Больше так не делай. Не садись за руль в нетрезвом виде. Это безумие.
– Есть, сэр, – паясничает она.
После следующей поездки ее волосы пропитаны табачным дымом, а изо рта пахнет мятными пастилками «Поло». Что за глупость? – думаешь ты.
– Послушай, если соберешься выпивать с Джоан, не пытайся меня обмануть.
– Дело в том, Пол, что некоторые участки дороги мне жутко не нравятся. У меня начинается мандраж. От слепых поворотов. А глоточек хереса, выпитого у Джоан, успокаивает нервы. Кстати, мятные колечки «Поло» я сосу не ради тебя, мой дорогой, а на тот случай, если меня тормознет полиция.
– Я уверен, что запах мятных пастилок вызывает у полицейских точно такие же подозрения, как запах алкоголя.
– Вот только не надо строить из себя полицейского, Пол. Или законника, хотя это твоя будущая специальность. Я справляюсь как могу. На большее я не способна.
– Это понятно.
Целуешь ее. Ссориться неохота ни тебе, ни ей. Конечно, ты в нее веришь, конечно, ты ее любишь, конечно, для юриста или законника ты еще зелен. И вы, смеясь, проживаете несколько ничем не омраченных месяцев.
