Итак (весьма вероятно, что это произошло ранее, но вспомнилось только сейчас): в один прекрасный день я иду к ней в гости. Мне известно, что с пятнадцати часов, когда уходит вороватая экономка, и до возвращения мистера СБ в нашем распоряжении будет три с половиной часа и что Сьюзен будет ждать меня в постели. Я еду в Деревню, паркуюсь и пешком иду по Даккерс-лейн. Ничуть не смущаясь. Чем больше неодобрительных соседских взглядов, реальных или воображаемых, тем лучше. Я не крадусь к задней калитке, ведущей в сад, а открыто сворачиваю на подъездную дорожку, где под ногами хрустит гравий, хотя мог бы бесшумно, по-прелюбодейски, ступать по траве. Дом построен из красного кирпича, в плане симметричный, с центральным крыльцом, над которым располагается узкая спаленка Сьюзен. По обеим сторонам крыльца есть архитектурный декор: каждый четвертый ряд кладки выступает вперед на ширину половины кирпича. На призывную пару дюймов, как мне сейчас видится: чтобы подтянуться на руках и упереться ногами.
Любовник в роли вора-домушника? А почему бы и нет? Дверь черного хода предусмотрительно оставлена незапертой. Но пока я шагаю к крыльцу, меня захлестывает самоуверенность любовника, и я прикидываю, что, подпрыгнув, сумею преодолеть метра три отвесной стены и взобраться на плоский оцинкованный козырек над входом. Я разбегаюсь, поощряемый бравадой, страстью, приличным глазомером и недурной координацией движений. Раз-два – и вот я уже на оцинкованном козырьке. Наделал достаточно шуму, чтобы выманить Сьюзен к окну: ее тревога сменяется радостным изумлением. Другая стала бы выговаривать мне за безрассудство, твердить, что я мог сломать себе шею, выплескивать свои страхи и заботы – короче, делать из меня глупого, кругом виноватого мальчишку. А Сьюзен решительно поднимает раму и тянет меня в комнату.
– Если Придет Капут, – задыхаясь, говорю я, – можно будет ретироваться тем же путем.
– При большом везении.
– Я мигом – сгоняю вниз, запру дверь.
– Предусмотрительный мой, – говорит Сьюзен, возвращаясь в свою односпальную кровать.
Кстати, она права. Я и в самом деле предусмотрителен. Это, по-видимому, часть моей предыстории. А кроме всего прочего, именно так можно было ответить Джоан: ради Сьюзен я готов даже повзрослеть.
* * *
Я – мальчишка; она – замужняя женщина средних лет. На моей стороне цинизм и мнимое знание жизни, но вместе с тем я идеалист, убежденный, что мне достанет и воли, и могущества, чтобы решить любую проблему.
А она? В ней нет ни цинизма, ни идеализма; она живет, не зная смятения мыслей, и решает проблемы по мере их поступления. Легко смеется, и подчас этот смех дает ей возможность не думать, избегать очевидных, болезненных истин. Но почему-то у меня такое ощущение, что она ближе, чем я, стоит к реальности.
О нашей любви мы не говорим; мы просто знаем: она, бесспорно, есть, она – именно то, что есть между нами, а все остальное будет неизбежно и справедливо проистекать из этого факта. Повторяем ли мы в качестве подтверждения «Я тебя люблю»? С расстояния прожитых лет я уже не уверен. Зато хорошо помню, как, заперев дверь черного хода, я забираюсь к ней в постель и слышу шепот: «Помни: самое уязвимое место – середина».
* * *
А еще мне не дает покоя слово, которое бросила в разговоре Джоан, как бетонную глыбу в рыбный садок: практичность. За свою жизнь я не раз наблюдал, как супруги не находят в себе сил разорвать неудачный брак, продолжить или даже начать роман, отговариваясь одной и той же фразой. «Это непрактично», – устало повторяли они. Слишком уж далеко, расписание поездов неудобное, рабочие часы не совпадают; да и потом: ипотека, дети, собака плюс совместное владение имуществом. «Ума не приложу, как поделить коллекцию грампластинок», – сказала мне как-то одна замужняя женщина, цеплявшаяся за свое прошлое. В пору любовной эйфории супруги объединили свои коллекции грамзаписей, избавившись от дубликатов. А как теперь отыграть назад, чтобы ничего не нарушить? Вот она и осталась; через некоторое время искушение уйти отступило, и коллекция грампластинок вздохнула с облегчением.
