Брошенный на бок возле догорающего костра закопченный чугунный казан, на холщовой скатерке нарезанные куски хлеба, несколько луковиц, деревянные ложки, нож, небольшой шматок желтоватого сала.
Кони, очевидно, разбежались, а людей немцы расстреляли из пулеметов.
Шагах в пяти от телеги лицом вниз лежал маленький, совершенно седой старик в расстегнутом суконном бушлате.
Еще трое немолодых, но крепких мужчин в разных позах, как кого застала смерть, лежали по разные стороны костра.
Пятого, богатырского сложения человека, очередь достала на берегу, когда он уже успел скрыться в плотно окружавших поляну кустах. Левой вытянутой рукой он вцепился в траву, рядом с правой валялся вспоротый ножом или штыком потрескавшийся, очень старый кожаный саквояж с медными застежками. В нем, очевидно, и хранился контейнер.
Отвернувшись, Воронцов торопливо выкурил папиросу. Тут же зажег от окурка вторую. Он уже начал привыкать к виду внезапно убитых людей, но все равно было тяжело. Тем более что сейчас присоединился и личный фактор. Многовато всего выпало ему за последние сутки.
Он снял фуражку и, держа ее на сгибе левой руки, прошел к центру поляны.
Этот старик, наверное, и есть Хранитель. Остальные… Охрана — или как их еще назвать? Ассистенты, послушники, младшие жрецы?
«А если бы я не задержался, догнал их вчера? — думал Воронцов. — Могло бы получиться по-другому? Нет, вряд ли. Они меня просто не стали бы слушать. И от немцев я бы их не защитил. Ручной пулемет и картонный броневик против танков…» Он совершенно упустил из виду, что до тех пор, пока немцы не вскрыли контейнер, он просто не смог бы обнаружить этих людей, даже находясь рядом с ними.
С некоторым душевным трепетом Дмитрий наклонился над стариком. Нет, ничего общего с тем бравым есаулом, что он видел на фотографии. Дело не в разнице возрастов, это был совершенно другой человек, и, значит, деда своего он не увидел даже мертвым.
Но зато Воронцов увидел другое. Люди на поляне не были просто беспомощными жертвами. Они попытались оказать вооруженное сопротивление, несмотря на внезапность нападения. В подвернутой под грудь руке старик сжимал вытертый до белизны офицерский наган. Дмитрий осторожно разжал пальцы худой, еще теплой руки. В барабане остался всего один патрон, а из ствола ощутимо тянуло сгоревшим порохом.
А рядом с убитым на краю поляны Воронцов обнаружил в траве отлетевший при падении обрез трехлинейной винтовки. Из него был сделан один выстрел, оно и понятно — на бегу, с саквояжем в другой руке затвора не передернешь…
Дмитрий вздохнул, еще немного походил по поляне, разбирая следы. Судя по ним, немцев было много. Танкетка или легкий танк с узкими гусеницами, несколько мотоциклов. Обнаружили беженцев на привале, решили допросить и обыскать, а те вдруг открыли огонь… Хотя могло быть и по-другому. Но в любом случае саквояж привлек их внимание. Расстреляв людей, немцы выпотрошили его, надеясь обнаружить нечто важное. Или ценное. Контейнер показался им заслуживающим внимания. Они забрали его и отправились дальше. И сейчас находятся совсем недалеко, вон как разгорелся индикатор, и стрелка даже не вздрагивает, показывая направление.
Воронцов выкопал могилу на краю поляны. Заворачивая в брезент тело старика, увидел под расстегнутым воротом рубахи золотой нательный крест. Не простой, значит, крестьянин, действительно скорее всего из казаков-офицеров.
Топором он вырубил две подходящие жердины, проволокой туго стянул накрест. На гладком белом затесе написал химическим карандашом: «5 неизвестных казаков». Подумал и прибавил еще черточку: «запорожцев». Помолчал и надел фуражку.
Вот и все, чем мог пришелец из будущих времен почтить память своих предполагаемых сородичей.
…Воронцов аккуратно съехал с дороги в лес. Дальше придется пешком. На здешних разъезженных колеях мотор гудит слишком громко. Он взял автомат, сумку с запасными дисками и другую, с гранатами. План действий он себе составил почти безупречный. Если только опять не случится непредвиденного. Слишком много его уже случалось. Или так всегда на войне?
Если бы ему пришлось ответить сейчас, ради чего он ставит на кон свою голову, Дмитрий не нашел бы что сказать. Такие вещи, очевидно, просто невозможно выразить однозначно. Все сказанное было бы правдой и одновременно так же далеко от нее, как и прямая ложь. Совсем как у Тютчева в известном стихотворении.
