Деду представлялось, как они встают утром. Дружно. Степка бежит за дровами, печку затапливает. Дед на него ругается, что без шапки. Тимоха яйца собирается бить в сковороду, спрашивает, где масло, а дед советует лучше на сале жарить.
Дед размечтался, шел и улыбался широко, прищуривался одобрительно, головой кивал… Мимо ног шальной дурой пролетел Джек, Тимофей Степаныч вздрогнул испуганно и встал, а пес затормозил всеми лапами и бросился назад. Извинялся, свинья. Напугал до смерти. Оборвал, видать, привязь. Дед не стал ругаться, он всегда брал пса с собой на рыбалку, а тут забыл. Хотя тот наверняка орал как полоумный.
К обеду вернулся довольный. В трех местах хорошо прикормил рыбу для внуков. Пожевал чего-то на ходу, собаку привязал и рванул через озеро в Матюнино. Надо было дров организовать.
Еще со льда увидел, что у Кольки Железникина во дворе трактора нет. Значит, и Кольки нет… В избу заходил с упавшим сердцем.
— Здорово, Наталья!
— Здорово, Тимофей Степаныч. — Наталья, круглая, тихо заплывающая жирком, мельком глянула, а сама от телевизора оторваться не может, едой сготовленной пахнет вкусно.
— Нету Николая-то?
— В Ломакине… машину ремонтируют.
— Когда будет?
— Не знаю, третий день чинят. А ты чего хотел?
— Да внуки ко мне приезжают… — не смог не похвастаться дед и нахмурился озабоченно.
— Ну-у? — не поняла Наталья.
— Мне бы дров телегу привезти, ребята бы перекололи, помочь едут…
— У тебя дров мало в лесу? Сами и напилят! — Наталья с удивленьем оторвалась наконец от экрана, на котором какие-то родственники, чуть не мать с дочерью, орали друг на друга — вот-вот вцепятся, а сладкорожий ведущий довольно чему-то улыбался.
Деду прямо душно стало от этого телевизора, он, не попрощавшись, выскочил на свежий воздух. Дела были совсем плохи. Он недовольно потер щетину и решительно направился за деревню на лесную дорогу. До Ломакина было четыре километра.
Елки ссутулились под снежной тяжестью, опустили вечно поднятые свои руки. На дубах — где густо, где пусто — клоками лежало. Дед любил, когда лес хорошо укрыт. И теперь шел и любовался. «Эх, Господи, помог бы Ты мне нынче с дровами, — разговаривал вслух. — Ребята вернутся с рыбалки, баню затопят, дрова станут колоть в охоточку! Деду — помощь! Тимоха так и спросил: что помочь надо, дед?!
Как хорошо!» Тимофей Степаныч улыбался и прибавлял шагу. Он прямо видел, как аккуратно попиленные чурбачки-клячики встречают его внуков, он бы и сам с ними поколол за компанию.
Колька на промасленной и грязной картонке лежал под уазиком, приподнятым на двух домкратах. Места там было мало, Кольке с его габаритами не повернуться, да еще, видно, что-то у него не выходило, еле вызвал его из-под машины Тимофей Степаныч.
— Выжимной полетел. Все вроде сделали, утром поехали попробовать — выжимной! — объяснял Колька, выползая наружу.
— Да-а, — понимающе кивал Тимофей Степаныч. — Ты бы хоть фуфайку постелил, Коля!
Колька был человек небыстрый и задумчивый, и за глаза все его звали Коля Медлительный. Но без смеха, с уважением звали, потому что если у кого что ломалось — машина, телевизор, чайник электрический, — все несли или везли Коле. И он все делал. А когда до оплаты доходило, хмурился и говорил: «Да хрен ли там! Делов-то…» Хотя Наталья потом ругала маленько.
Коля тер друг об друга большие грязные ладони. Дышал в них, согревая. Нос его длинный посинел от холода и тоже был в солидоле, и лоб, и все лицо измарано. Фуфайка валялась рядом с машиной на снегу. Колька прикурил и задумчиво на нее глянул.
— Тесно в ней! — Он поерзал плечами, показывая, как тесно. — Да тут и делов-то…
— И когда закончишь? — Тимофей Степаныч уже чувствовал, что дров ему сегодня не видать.
— Да кто знает…
— Этот уазик мне ровесник! — сказал дед с легкой досадой.
— Ну да?! — Колька недоверчиво покосился на деда. Он, видно, и медлительным был, потому что обдумывал все, что ему скажут.
— Точно!
— Ну и что? — Колька не понимал, к чему дед клонит.
— Его надо трактором зацепить да в овраг оттащить, а ты под ним третий день лежишь…
— Так тоже можно, — Колька не торопясь опустился на колени, лег на спину и начал налаживаться под уазик. — Ты чего хотел-то, Тимофей Степаныч?
