Итак, мы прокрадывались к зданию, на которое еще днем указывал нам десятник…
— Нетрудно догадаться, что этим зданием непременно оказывался какой-нибудь постоялый двор,— усмехнулась Соня.
— Точно! Так вот, когда сумерки сгущались, постоялый двор уже был окружен доблестными солдатами из нашего отряда. Десятник — а он до поры прятался за углом соседнего дома или за раскидистой липой — давал команду, и… мы с воинственными криками, свистом и улюлюканьем нападали на логово противника. Одни врывались в дверь, другие лезли в окна… Ну, посетители немного пугались, некоторые даже пытались убежать… Хозяин бывал очень недоволен, но потом ему платили за убытки из городской казны, и он на время успокаивался — пока его заведение вновь не становилось предметом наших бурных атак.
— И затем вы гуляли всю ночь?
— Не всю — только половину. Десятник прогонял нас в казарму, едва лишь рассеивалась тьма. Вот и все.
— Нет, Одинокий Путник,— сердито сказала Соня, останавливаясь.— Не все. И не морочь мне голову. Ты обещал рассказать, как попал в туранскую темницу,— вот и рассказывай. Я поняла, что история твоя начинается в те веселые времена, когда ты служил наемником в армии Шема и брал приступом местные постоялые дворы. Что же произошло там?
— Ты проявляешь поистине чудеса проницательности,— пробормотал Шон.— Идем, до ближайшего постоялого двора осталось совсем немного.
— Нет!
Соня топнула ногой и с гневом посмотрела на спутника.
— Воительница! — с восхищением покачал головой Шон.— Ладно. По дороге расскажу… Идем же!
И он пошел вперед, удивляясь самому себе безмерно: с чего вдруг он открылся этой девчонке? Нергал ли его попутал? Или серые ледяные глаза маленькой разбойницы околдовали его?.. Да, было в ней нечто такое, что отличало ее от множества других девиц, коих Шон встречал прежде. Конечно, за четверть дня знакомства он не мог определить, что это было за нечто, однако — и при мысли сей он снова себе удивился — пока он не собирался с ней расставаться, и суть ее истинную думал выяснить позднее…
Он слышал ее мягкие шаги за спиной — она все-таки шла за ним — и улыбался, чувствуя на расстоянии, как она зла сейчас.
— Подойди ближе, Рыжая Соня,— сказал он, не оборачиваясь.— Я хочу поведать тебе, что произошло двенадцать лет назад в городе Асгалуне.
Шон улыбался, но в низком голосе его легко можно было расслышать нотки раздражения. И не подумав отнести сие на свой счет, девушка приблизилась.
— Ну, слушай…
Что поделать — я был тогда резв и чист душою. Хотя я и участвовал в двух войнах и десятках сражений, нрав мой остался прост: я доверял всякому слову и всякому взгляду. Тогда я еще не знал, что и глаза могут лгать…
Однажды парень из моего отряда — туранец Бабен — отозвал меня в сторону и трагическим шепотом поведал о своем несчастье.
Здесь, в Асгалуне, у него была возлюбленная, некая Хида из старинного и очень богатого ше-митского рода. По словам туранца, девица отличалась всеми мыслимыми добродетелями, то есть умом, добротой, красотой и, самое главное, скромностью. Она отвечала ему взаимностью и мечтала стать его супругой, но — жестокие родители противились этому союзу. «Не для того,— так говорили они,— растили мы ее в холе и неге, чтобы потом отдать первому попавшемуся нищему ту-ранцу…» И они велели даже близко к воротам не подпускать этого парня.
Хида рвала волосы и дни проводила в безумных рыданиях, Бабен по-мужски тихо плакал по ночам, однако изменить они ничего не могли. В общем, все счастие их будущей жизни рушилось; девицу прочили замуж за богатого и старого шемита; оба влюбленных готовились к вечному страданию.
«Ты должен мне помочь,— сказал мне Бабен.— Только тебе я могу доверить похищение моей невесты. Я знаю, ты привезешь ее ко мне в целости и сохранности». Я глубоко задумался. Я — аквилонец. В моей стране подобное преступление карается отсечением правой руки и всеобщим презрением. Законов Шема я не знал, но был уверен, что они столь же суровы по отношению к похитителям честных девиц.
И все же не страх перед наказанием заставлял меня сомневаться. По правде говоря, сам Бабен не отличался приятной наружностью и спокойным нравом. Он был очень худ, очень бледен и носат; в его черных глазах всегда горело безумство; он не терпел дружеских пирушек, предпочитая им уединенную беседу с десятником или, на худой конец, с десятником; он смотрел на товарищей с необъяснимым высокомерием и ужасно сердился на любую, самую безобидную шутку; он был подвержен приступам злобы, во время которых кусался и плевался как истеричная старая дева. Вот какой человек попросил меня о помощи!
