— Что вас так перекосило, друзья мои? — удивился Тротби, выходя на крыльцо с факелом в руке.— И почему вы стоите здесь? Почему не заходите в дом?
Шон хотел соврать, что они с Соней привязывали лошадей, но вовремя вспомнил, что этим они занимались втроем, вместе с Тротби. Поэтому он не нашел ничего лучшего, как воскликнуть с фальшивым восторгом:
— Как я люблю дождливую ночь! В тот же момент ему стало невыносимо стыдно. Он закашлялся и отвернулся.
— Да, мы любуемся природой,— напряженным голосом подтвердила Рыжая Соня.— Я тоже очень люблю дождливую ночь.
Тротби не находил ничего замечательного в холодной и мокрой мгле, что окружала их со всех сторон, но спорить с самим Одиноким Путником и его подругой не стал. Пожав плечами, он предложил им войти в дом и полюбоваться на дождливую ночь из окна, ибо уже не на шутку был обеспокоен их здоровьем: с обоих стекали потоки воды, а взбесившийся ветер дергал и рвал их одежду и волосы.
— Конечно, идем,— бодро ответила Соня, однако не двинулась с места.
Тут только Тротби догадался, в чем дело. Он опустил факел, так что теперь лица его попутчиков оказались в темноте, и как бы между прочим сказал:
— Мышей тут было не меньше сотни. Пришлось повозиться, чтобы всех разогнать.
— Всех? — с надеждой спросил Шон.
— Всех до единой.
— Что-то я замерз. Идемте скорее в дом. Надо развести костер и согреться.
Промолвив сии разумные слова, Шон быстро поднялся по расколотым ступеням и шагнул внутрь. Соня и Тротби тотчас последовали за ним.
В огромной темной комнате было пусто, если не считать обломков стола, половинки лавки, кривого табурета, а также длинного и узкого топчана в углу, заваленного грудой барахла. Сор слоем покрывал земляной пол; единственное окно, затянутое бычьим пузырем, потемнело от пыли; стены большей частью состояли из щелей и дыр, и ветер задувал внутрь брызги дождя и колючий песок.
Пока Шон кинжалом строгал доски стола, дабы соорудить из них костер, Соня подняла лавку, укрепила ее у стены, протерла платком шершавую поверхность и села, вытянув длинные ноги в высоких кожаных сапогах. Лишь сейчас, впервые за день вздохнув глубоко и спокойно, она ощутила усталость. Все тонкое гибкое тело ее расслабилось, дрема опустилась на веки и легкая, полудетская улыбка пробежала по губам…
Тротби, примостившийся в углу напротив, смотрел на нее с удивлением. Неутомимая, неистовая Рыжая Соня, оказывается, была совсем еще юна и невинна. И хотя он своими глазами видел, как летает в ее ловких руках смертоносный клинок, как решительна ее походка и как остер ее взор, ему вдруг захотелось нежно обнять ее и заслонить собою от этого жестокого, мрачного мира…
— А где же Гиддо? — спросил Шон, сим простым вопросом повергая Тротби в состояние глубочайшего недоумения.
— Что?
— Где Гиддо? Не заблудился ли он?
— Нет,— неуверенно ответил Тротби. Он знал своего верного Ги как отличного бойца и строгого воспитателя, но понятия не имел, как он ориентируется на местности. Впрочем, в такую черную промозглую ночь даже бывалый бродяга может сбиться с дороги и заплутать в лесу… Краска стыда залила бледные щеки Тротби: как он мог оставить Гиддо одного? Как мог забыть о нем? Он снова взял факел.
— Я поеду.
— Куда?
— Поищу его.
— Подожди меня, мальчик. Поедем вместе.
Шон подбросил в огонь горсть сухих щепок, поворошил их. Сноп искр взметнулся к потолку, на миг озарив комнату багровым светом. Тротби сидел у самого края костра, глядя сквозь пляшущие языки пламени, мимо Одинокого Путника — на юную воительницу.
Будучи не в силах оторвать зачарованного взора от безмятежного лица спящей девушки, он немало смутился, когда Шон достал из дорожного мешка, изнутри обшитого кожей, тонкое шерстяное одеяло, и накрыл им Соню. В досаде Тротби ткнул себя в лоб кулаком — почему же он не догадался сделать то же самое? Все повторялось: он опять, увлекшись собою, не подумал о ближнем… Разве так воспитывали его дорогие родители? Разве никогда не говорили они ему о благородстве духовном как о высшем достижении человека?
— Теперь всё.— Шон подошел к Тротби и протянул ему руку, чтобы помочь подняться.
